Аншлаг в Кремле. Свободных президентских мест нет
Шрифт:
Стоящий рядом со мной капитан катера задумчиво говорит «Уже и не покупает никто «недострой» этот. Просят оплатить снос. И правильно. Земля нужна. Земля цену имеет, а эти бетонные доты, кому нужны? Никому. Сочи еще держится». Я молчу, а сам думаю: там, на «импортных» курортах, и строят, и обновляют. Только вот что строят и для кого?
На Мадейре мы с женой встретили русского «украинца». Сам он из Донецка, потомственный шахтер. На Мадейру его занесла нужда, поехал на заработки. Сначала работал на стройке. Один отель, второй. Все скалы ими обвешаны, прилипли, как ласточкины гнезда. А затем бум прошел, все, что можно построить, построили. И наш случайный знакомый перешел в разряд обслуги одного из таких отелей. В языках лихости особой не проявил, португальский —
Эх, горе наше, горе российское! Что украинское, что белорусское, — нет разницы. Потомственный шахтер. И не поверишь, двадцать лет назад — самая почитаемая профессия. И ее обладатели на обложках журналов — сплошь увешаны геройскими звездами и россыпью орденов, легенда нации. Это они шли в фарватере сверх цели «догнать и перегнать». И вот, спустя двадцать пять лет, потомственный донецкий шахтер мечтает дослужиться до помощника официанта на португальском острове Мадейра.
— А дальше как? — спрашиваю. — Здесь останешься или домой вернешься?
— Вот сын закончит учебу, тогда можно и домой.
— А что дома?
— А кто его знает?
Он живет и работает здесь уже более пяти лет.
— Как же вы тут передвигаетесь? Такие подъемы, спуски. Никаких ног не хватит.
— С непривычки тяжело, конечно, — соглашается наш знакомый. — Вверх на маршрутном автобусе, а вниз — пешком.
— А машины своей нет?
— Нет, машины нет. У друга есть. Купил недавно. Не новую, правда, но все равно, машина. Он — молодец, официантом работает, живет здесь с португалкой. Немецкий сам освоил, а баба с английским помогла.
О друге мы уже не стали расспрашивать. У нашего отеля распрощались.
— А мне дальше, — сказал он. — Мой отель в самом конце побережья.
И пошел потомственный донецкий шахтер добиваться должности помощника официанта.
Эта случайная встреча по-своему примечательна. Вспоминаю то, еще недалекое наше прошлое, в котором уже активно жили и действовали те, кому нынче под пятьдесят, и ухитрявшиеся проводить отпуск на юге, либо в санаториях, либо дикарями. Почти с восторгом они разглядывали шахтерские здравницы, самые большие, самые оснащенные, самые богатые. Если, конечно, не считать здравницы ЦК КПСС, Совета Министров СССР и МПС. Именно там, в санаториях или домах отдыха с одинаковым названием «Шахтер», давались самые лучшие концерты. Артисты эстрады выбирали именно эти санатории, там их принимали лучше, чем в остальных, и всегда была гарантия успеха. Всесоюзные шахтерские здравницы. Нет-нет, в этих словах нет восторженного умиления.
Нынче иная философия, и отдых иной. Но вряд ли шахтер соберет денег на отдых с семьей не то что в Турции, а даже на берегу Черного или Азовского моря. Вот ведь какая история. Пропал класс-гегемон, растворился. Нет рабочего класса, нет класса крестьянства. Рабочие вроде еще кое-где есть. А класса нет. И опять настырный вопрос: хорошо это или плохо?
Бесклассового общества быть не может. То, что нет класса-гегемона, а значит, нет раз и навсегда определенной правящей партии — это бесспорный плюс. Но… Скрытая мечта правых, наших «апостолов» либерализма — ситуация, когда есть работники, наемные элементы, а рабочего класса нет. Иначе говоря, нет организованной силы. Пусть будут профсоюзы. Но лучше, если их будет меньше. А вот класс пролетариев не нужен.
Сложилась, по сути, алогичная ситуация: вместе с утратой доминанты отечественного производства в России, мы потеряли рабочий класс, а вместе с ним исчез в стране и фундаментальный
ПОСТУПИЛИ В ПРОДАЖУ ШАПКИ МОНОМАХА!
Если вы хотите, чтобы реформы провалились, увеличьте кратно их масштаб. Реформы не справятся с необъятным пространством и захлебнутся сами собой. Пятнадцать лет Россия находится в состоянии реформ. Такое впечатление, что очевидным результатом их был и остается переходный период. Прямо ска-жем, не густо. Каждый вновь приходящий политик делает примерно одно и то же: пытается запустить двигатель реформ еще раз. Характерно, что предшествующий эксперимент отличается от последующего непременной сменой: вчера это была армия, позавчера — налоги, «позапозавчера» — судебные системы, а ныне — административный ресурс. Иначе говоря, власть, уставшая от малой эффективности реформ, решила реформировать себя, наивно полагая, что разгадка этой заколдованной неуспешности таится именно здесь, в коридорах власти. Распрямим эти коридоры, перенумеруем, кабинеты, сменим вывески у входа в здание — и все сладится.
Используя правительственную лексику, можно выразиться более точно: «Следует придать реформам новый импульс, новое дыхание». Согласитесь, как просто и понятно. Формула власти: «Для того чтобы реформы пошли снизу, их надо запустить сверху. А значит, первым под «топор» преобразований положит голову правительство».
Кто автор этой мысли, не так важно. Важно другое, что эта мысль здравая. Есть определенная выигрышность ситуации.
27 апреля 2004 года.
До инаугурации президента остается 9 дней. А ведь, будем честны, правительство до сих пор не перешло в рабочий режим. Пока еще все согласуется, перетряхивается, уточняется. Не случайны разговоры, что сразу после инаугурации президента последует еще один пакет правительственных назначений и перестановок.
В чем же причина? Наличие внутреннего противоборства? Да оно есть. Попытка Семьи (ельцинского окружения) вернуть утраченные позиции? Вполне возможно, такие попытки делаются и не всегда безуспешно.
Стремление Путина сформировать либеральное крыло в правительстве и тем самым, уравновесить «однополюсность» Думы? Это — тоже проблема. И она существует. Но главная причина — в другом. Нет кадров. Те, что были у президента из «чекистского» окружения, все задействованы. Да и в экономике они не могут являться безукоризненной опорой. У них иной профиль. Тем более что ресурсная площадка сужена до масштабов одного города — Санкт-Петербурга.
Надо признать, что система подготовки кадров, чем славилась управленческая концепция КПСС, демонтирована целиком и полностью. Можно критиковать и надо критиковать ту систему, но она была многоуровневая, с колоссальным страхующим запасом и по линии общего образования, когда крупнейшие заводы и ведомства были сориентированы на профильные вузы, откуда и черпали резерв. Система партийного обучения с перспективой роста. Комсомол, профсоюзы — все это были составляющие гигантской машины управления страной.
И все это разом рухнуло. Как могла такая партийно-советская система рухнуть сразу, «одномоментно», если была высокоэффективной, продуктивной? Кадровую политику заменила система интриг. С этого начинается и этим заканчивается вырождение управленческой элиты. Ну, а что случилось потом — мы знаем. Ненавистничество по отношению к прошлому и помешательство на менеджерах, что подчеркивает эпигонствующую суть России. Это у нас в крови. Непременно, чтобы как «у них». Чтобы выстроить систему подготовки профессионального ресурса, надо ответить на вопрос: какую страну мы строим? Мне кажется, что до сих пор ясного понимания у нас нет. Мы продолжаем заниматься реформами. К примеру, реформой суда. Чего мы хотим достичь? И правильно ли, что весь масштаб в разрешении конфликтов спорящих субъектов, сваливать на суд? Мы говорим — правильно. Почему? Да потому, что милиция, прокуратура уже утратили свою девственную независимость. И, если она вмешивается в тот или иной конфликт, сразу же возникает вопрос: какой из спорящих сторон этот конфликт «проплачен»?