Антарктида: Четвертый рейх
Шрифт:
– Давайте выйдем на несколько минут на плато, предложил Грэг.
Графиня вопросительно взглянула на нотариуса, тоже немца по происхождению, чьи родители оказались в этой стране сразу же после Первой мировой.
– Может быть, вначале мы покончим с формальностями, сеньор Микейрос, – мгновенно бросился отрабатывать свои чаевые юрист. – Наши гости торопятся.
– Это займет буквально несколько минут, – заверил Микейрос Норманнию, подчеркнуто не обращая внимания на нотариуса.
Выйдя вслед за Микейросом из здания, фон
Наблюдая за ним, фон Готт подумал, что, вероятно, не так уж и весело живется доктору Микейросу в одиночестве. И что еще целую неделю им с Норманнией тоже придется прожить, занимаясь оформлением бумаг, а главное, делая снимки каждой плиты, каждой нанесенной на ней пиктограммы.
Хотя окраина городка находилась недалеко от виллы, все равно она где-то там, в обжитой, освещенной электричеством долине, откуда, как и в прошлые, преисполненные тревог, вечера, доносятся мечтательные мелодии трогательных аргентинских танго.
Человек, ставивший на проигрыватель эти пластинки, жил у подножия возвышенности, являясь, таким образом, ближайшим соседом Микейроса. Наигрывая любимые мелодии, он, возможно, думал сейчас об одиноком вдовце, не желающем ни возвратиться в свое городское жилище, ни взять к себе какую-либо женщину, а доживающем свой век вот так – в одиночестве, отшельником, подобно старому беркуту, вернувшемуся умирать в давно заброшенное и всеми забытое гнездо. И в этом старом вдовце старый холостяк барон фон Готт сентиментально видел теперь самого себя, в своем не таком уж и далеком будущем.
– Так вот, я хочу вам признаться, – молвил доктор Микейрос, останавливаясь на краю плато, – что почти половину своей жизни я действительно посвятил расшифровке научно-технической информации, которую сумели передать нам люди, рисовавшие пиктограммы на этих плитах. Однако главная цель моей жизни заключалась не в этом. Я почему-то уверен, что рано или поздно те, на летающих дисках, поймут, с какой стати я разложил столько плит по всему плато. И что именно человек, сумевший собрать эти забытые письмена, как никто иной из землян, ждет их; как никто иной, готов ко встрече с ними, а главное, как никто иной, достоин того, чтобы ему оказали честь первого визита.
– То есть вся эта выставка под открытым небом, – попытался уточнить барон фон Готт, – была устроена вами, чтобы?..
– …Привлечь внимание пилотов летающих дисков, – спокойно ответил доктор Микейрос, перебивая фрегаттен-капитана. – В этом сущность моего замысла. Одинокий дом
– Контакт? Я правильно вас поняла, – включилась в их беседу графиня фон Криффер, – речь идет об утраченном контакте с инопланетянами? Значит, он, этот контакт, все же существовал?
– Только благодаря Оливейре. Только благодаря ей. Лично у меня ничего не получалось. Очевидно, как и миллионы других обывателей, я не способен настроиться на волну космического разума.
– Считаете, что такая волна существует?
– Я говорю это образно. Но что-то подобное действительно существует.
– Стало быть, эта связь поддерживалась благодаря сеньоре Оливейре Андеррас? – поспешил фон Готт со следующим вопросом. Теперь он подкрадывался к сути всего, что здесь происходило, словно охотник – к неуловимой диковинной птице, больше всего опасаясь при этом, как бы сеньор Микейрос вновь не замкнулся, не ушел в себя, и тогда наладить с ним контакт будет не менее сложно, чем ему – с космическим разумом.
– Именно так.
– Но это уже другая история, – вмешался капитан Баррас после того, как Норманния незаметно подтолкнула его локтем. – Которую вы сможете рассказать сеньору Кодару наедине. А пока давайте вернемся в ваш кабинет и завершим то дело, ради которого мы все здесь собрались.
Вновь усевшись за стол, Микейрос молитвенно взглянул на заглядывавшую в окно луну и, прежде чем подписать договор, негромко и почти умоляюще спросил графиню фон Криффер:
– Надеюсь, вы великодушно позволите мне провести еще одну ночь на вашей вилле «Андское Гнездовье»?
62
Февраль 1939 года. Перу.
Вилла «Андское Гнездовье» в окрестностях Анданачи.
Микейрос прошелся по краю плато, несколько минут всматривался в пенящийся в глубоком, окутанном голубой дымкой ущелье водоворот, и, когда уже казалось, что он или не расслышал вопроса барона Готта, или же просто проигнорировал его, наконец ответил:
– Видите ли, рассказывая вам всю эту историю, яспециально опускал некоторые… как бы это поделикатнее выразиться… особенности нашей жизни с сеньорой Олпвейрой, особенности ее поведения. Про себя я часто называл ее божественной. Да-да, понимаю… – предостерегающе помахал рукой хозяин, – влюбленные мужчины способны и на более изысканные сравнения. Но, поверьте, в этом моем определении было заложено нечто более глубокое, нежели простой комплимент. Когда бы мне ни хотелось сказать ей что-либо нежное, в голову почему-то всегда приходило именно это слово: божественная. Словно кто-то навевал мне его под гипнозом.