Антарктида: Четвертый рейх
Шрифт:
– Но ведь первой экспедицией командовал командир авианосца «Швабенланд» капитан цур зее барон фон Риттер. А фон Готт пребывал тогда всего лишь в чине фрегаттен-капитана и отвечал за безопасность операции. Почему уже во время первого рейда субмарин «Фюрер-конвоя» они поменялись ролями? К тому же фон Готт уже тогда умудрился получить погоны контр-адмирала.
– Чин капитана цур зее фон Готт получил еще во время экспедиции, за выполнение какого-то особого задания.
– Какого именно?
– Известно только, что
– С кем? Что вы смотрите на меня, как на «плачущую» икону Марин Магдалины? Я спрашиваю: с кем он там, в Латинской Америке, побывал?
– С Норманнией фон Криффер – опытной диверсанткой, выпускницей диверсионной школы, оберштурмфюрером СС, графиней, двоюродной племянницей гросс-адмирала Редера и любовницей фон Готта.
– Какая исчерпывающая информация! Одно непонятно: если она выпускница диверсионной школы, то почему я с ней не знаком?
– Заметьте, что я и так избавил вас от необходимости вытягивать из меня по слову. Кстати, встретиться с ней вы уже не сможете. Она отправилась вместе со своим бароном фон Готтом в Рейх-Атлантиду, что с ее стороны было по-голгофному жертвенно.
– Так уж и жертвенно!..
– Не забывайте, что из Рейх-Атлантиды в наш рейх уже не возвращаются. Таково решение Высшего Совета Внутреннего Мира, и оно, как непременное условие нашего вхождения во Внутренний Мир, было ультимативно навязано нам арий-атлантами. Кстати решение о том, что во главе «Базы-211» должен стать барон фон Готт, тоже было принято не фюрером…
– Вы хоть понимаете, что все то, что вы только что произнесли, звучит, как строка из расстрельного приговора? – не отказал себе в удовольствии прибегнуть к гестаповской шуточке Скорцени.
– То есть окончательное решение все же было за фюрером, – попытался уйти от «расстрельности» своей формулировки доктор Ридэ, – вот только продиктовано оно было волей Правителя Внутреннего Мира.
– Как говорят в таких случаях дипломаты: «Высокие Договаривающиеся стороны пришли к единодушному мнению…»
– Однако их единодушие дорого обошлось барону фон Готту, который ни под каким предлогом отбывать в Рейх-Атлантиду не желал. А если в конечном итоге он и отбыл туда, то лишь под угрозой расстрела за неповиновение по законам военного времени. А чтобы хоть как-то подсластить этот «яд офицерской жизни», вслед ему фюрер швырнул эполеты вице-адмирала. Не знаю, правда, утешило ли его это.
– Кажется, я действительно упустил из виду жесточайшее условие атлантов: «Из Рейх-Атлантиды не возвращаются!» – признал свое упущение первый диверсант рейха. – Но ведь из большинства боев и заданий, в которые нас, солдат, посылают, тоже не возвращаются. При этом мы уходим не просто из Европы, мы уходим из жизни.
«Не успокаивай себя, – тотчас же мысленно парировал
– Прошу прощения, штурмбаннфюрер, но позволю, себе заметить, что загонять под землю мертвого – это одно, а загонять туда живого – совершенно другое.
– Хорошо, – не стал ударяться в философствование Скорцени, – будем считать, что эту тему мы благополучно закрыли.
Скорцени налил себе в стакан минералки и медленно, долго наслаждался ее прохладой, наблюдая, как хранитель папки «База-211» с неутолимой жаждой в глазах заглатывает воздух после каждого его глотка.
– Так все-таки, доктор Ридэ… Сознаетесь вы, наконец, из чьих рук вы получили это досье? – вдруг совершенно неожиданно потряс в воздухе папкой «Базы-211» штурмбаннфюрер. – И заметьте, что это – главный вопрос, на который вы обязаны были ответить с самого начала нашего разговора.
– Но вы не задавали его, – мужественно напомнил ему доктор Ридэ.
– Да, тогда о чем же я все это время расспрашивал вас, дьявол меня расстреляй?! – окончательно ошарашил его Скорцени. – И какого черта я трачу на вас столько времени?! В последний раз спрашиваю: из чьих рук?!
– Из рук обер-лейтенанта Курта Шульрихтера.
– Господи, и это надо было таить в себе, как самую великую тайну катакомбного христианства?!
– Я и не таил, – из последних сил защищался доктор Ридэ, понимая, сколь близко оказался он сейчас у лагерных ворот.
– А ведь стоило только сказать, что папку вам передал этот самый Шульмихтер, Шульпахтер или как его там – и все! И ваша душа чиста, как после печей крематория!
Услышав это огненно-пепельное пророчество, хранитель папки удрученно умолк, постепенно впадая в какой-то полугипнотический транс, и Скорцени, который только-только входил в следовательский раж, вынужден был какое-то время терпеливо, просто-таки с ангельским многотерпением, ждать, когда же он вновь вернется к суровой действительности.
– Так что же вы опять умолкли, вещатель рейх-атлантидовских истин? – наконец напомнил он Ридэ, что даже у первого диверсанта рейха терпение небесконечно.
– Жду следующего вопроса.
– Какого еще вопроса? От вас требуется только одно: говорить! Не умолкая, говорить! Я просто жажду услышать из ваших уст, кто же он к дьяволу, таков, этот ваш Шульпихтер! – наконец подался к нему через стол герой нации – освободитель Муссолини.
– Шульрихтер, – мужественно уточнил хранитель, не решившись, однако, напомнить герою нации, что вопроса об обер-лейтенанте все же не прозвучало. – Уже никто. Но именно он был хранителем.