Антигона

Бошо Анри

Я стараюсь следить за своим голосом: он должен оставаться холодным и почти безразличным, и, раз тебе хочется, я рассказываю.

Как только родителей не оказывалось поблизости, Полиник начинал провоцировать брата, и тут же вспыхивала драка. Этеокл знал, что ему не победить, и потому старался затянуть потасовку, сделать ее более жестокой, чтобы Полинику тоже было больно. Дрались они всюду, где могли: в зале, на лестницах, в термах — чуть ли не в наших комнатах. Но Полиник никогда не затевал драки, если вокруг не было зрителей, которые могли стать свидетелями его победы, и для этого из всех обитателей дворца он чаще всего выбирал нас. С каждым годом стычки

братьев становились все ожесточеннее, они оскорбляли друг друга, кричали среди схватки, наводившей на нас ужас. Их безжалостность настолько страшила нас, что, прекрасно умея драться, а в особенности это умела ты, большая сестра, мы вновь становились теми, кого они противно называли малявками. Со стыдом понимали мы тогда, что мы не такие, как они, что в нас живет теплая, приятная нежность, которая имеет совсем другое происхождение, чем их грубость; это из-за нее, когда на кого-нибудь из близнецов слишком сильно сыпались удары, мы начинали реветь, тщетно стараясь скрыть от обоих братьев наши слезы.

Кончались драки всегда одинаково: Полиник прижимал Этеокла к земле, а сам хохотал. После этого он слегка ударял его по члену, чтобы напомнить, что могло быть и хуже. А если драка была уж слишком жестокой и бесстыдной, Полиник — в ту минуту, когда окончательно лишал брата возможности шевельнуться, — еще и кусал его за нос. Для Этеокла это было знаком полнейшего поражения, и, пока его брат, смеясь, вставал на ноги, вслед ему неслось: «Наступит день, когда я отомщу тебе!»

И такой день наступил — ты его помнишь, как и я, и нет необходимости тебе о нем рассказывать.

Ты в этот момент с редкостным терпением обрабатывала поверхность дерева, будто и не слышала, что я говорю. Тем не менее до меня донесся твой голосок, так напоминающий тот, что звучал в детстве, и ты потребовала: «Нет, мне нужно, чтобы ты об этом рассказала. Для меня одной, твоими словами».

«Однажды, когда мы играли вчетвером, — снова заговорила я, раз так надо, — Полиник неожиданно обрушился на брата с кулаками и, сбив его с ног, повалил на землю. С обычной своей ловкостью Этеокл вскочил, но после падения он еще плохо соображал. Чувствуя, что теперь он защищаться не может, он стал пятиться и, наткнувшись на груду булыжника, схватил камень и запустил Полинику в голову. Маневр Этеокла был так стремителен, что застал Полиника врасплох, — тот не успел присесть, посторониться, камень угодил ему прямо в лоб, и он рухнул на землю.

Испугавшись, что он наделал, — Этеокл решил, что убил брата, — он, рыдая, бросился к Полинику. Я тоже ревела. Ты единственная, Антигона, сохраняла хладнокровие. Ты заставила меня подержать голову Полиника, а сама стерла кровь с его лица. Ты подозвала Этеокла и попросила помочь поднять Полиника, потому что он уже мог открыть глаза. Еще неуверенно держась на ногах, Полиник тем не менее заорал: „Этеокл хотел убить меня… Но ему недостало сил…“ — и кровь из раны на лбу текла по его щекам.

„Это неправда, — возразила ты, — ты начал первым, как всегда“.

Мы еще приводили Полиника в порядок, когда, предупрежденная служанками, прибежала обезумевшая Иокаста. При виде крови на лице Полиника она вскрикнула и, рыдая, бросилась к нему. Она прижала его к себе и долго не выпускала из своих объятий. Полиник был очень доволен: он снова в центре мира, источающем сияние, а его брат рыдает, мучимый угрызениями совести. Оставив мать заниматься Полиником, ты подозвала меня, и мы попытались успокоить Этеокла. Мы обнимали его, говорили, что начал не он. Выкричавшись от страха и гнева, Иокаста поняла, что виноват

был не только Этеокл. Она подозвала его, и все помирились.

Вот такими были наши братья, такими они и остались — по правде говоря, они и не выросли. Вот такой была ты, Антигона, всегда готовая утешить слабого. Но все-таки сила тебе нравилась, не правда ли? Победная и хохочущая Полиникова сила?»

Ты вздохнула: «Мне она нравится и сейчас». Потом снова прозвучало настойчивое: «Дальше!» — и ты посмотрела на свои неустанно движущиеся руки, как будто это были не твои руки, а кого-то другого.

Я пересела, и мне стали видны твои глаза — благодаря мне ты не плачешь, но в них, кажется, появился страх: ты побаиваешься того, что начало проступать под твоими пальцами.

Тогда я решилась:

Жестокость, с которой дрались близнецы, и их все возрастающая сила напугали родителей. Их очень удивило твое дикое упрямство, с которым ты защищала Этеокла, а твоя любовь к Полинику была ведь им известна, особенно когда в присутствии Иокасты ты бросила в лицо Эдипу: «На месте Этеокла я сделала бы то же самое!»

Этеокла они не наказали, и, кроме тех упреков, которые обрушила Иокаста на его голову сразу после случившегося, других не последовало. Они решили, что пора близнецам расстаться, и братья, почувствовав, что решение справедливо, не протестовали. Этеокл был отправлен в Коринф учиться мореходному искусству и торговле, как некогда Эдип. Полиник последовал в Аргос, к царскому наследнику, который был известен многими военными успехами, совершенствоваться во владении оружием.

В эту минуту я почувствовала, что ты слушаешь меня вполуха: все твое внимание было приковано к выступающим из дерева фигурам, и, казалось, ты начинаешь видеть то, что уже открыли твои руки. Ты была настолько поглощена работой, что даже не заметила, как я отошла и присела на скамейку у стены. Я так устала, что заснула. Когда же я открыла глаза, ты все еще продолжала работать.

«Темнеет, — сказал К., входя. — Хватит, ты почти ничего не видишь».

«Мне для этого не нужно видеть», — ответила ты.

«Знаю, — произнес он, — но, если ты перетрудишься сегодня, завтра работать не сможешь. Исмена тоже устала, сегодня она останется здесь. Гемон и Железная Рука приготовили отличный обед. Идем».

Он взял нас обеих за руки и потащил к дому.

Все очень проголодались и ели, обсуждая, что с кем произошло. Гемон был счастлив, он стал другом К. и Железной Руки, и то и дело поглядывал на тебя. И, хотя на твоем лице лежали следы усталости, волосы торчали в разные стороны, на платье проступали пятна от пота, тебе нравилось, что на тебя так смотрят. Тебя клонило ко сну. К. встал: «Идем, я помогу тебе лечь». Антигона сразу возразила: «Я сама», но через несколько секунд согласилась: «Нет, неправда, я больше не могу, помоги нам. Сегодня утром я приготовила для Исмены красивую, совершенно белую постель».

К. помог нам, голубые простыни, что я принесла для тебя, привели тебя в восторг. К. укрыл нас, поцеловал, мы повернули головы так, чтобы видеть друг друга, — мы делали так и когда были маленькими, чтобы не слишком бояться темноты. Мне хотелось видеть, как ты засыпаешь, но не удалось, потому что, наверное, я сама уже спала.

Сегодня, когда я снова пришла к тебе после полудня, ты ничего не делала, хотя твои руки лежали на будущем барельефе. «Ты ждешь меня?» — и обе мы по моему голосу поняли, что я не в духе. Тебя это не смутило. «Как тебе идет этот синий цвет, — сказала ты, — ты еще красивее, чем думаешь».