Антигона
Шрифт:
Чуть позже мы сели за стол, и тут я увидела перед собой мужчину с мощной грудью и мускулистыми руками. За проворными движениями, смеющимися губами, детским взглядом Железной Руки я не заметила его поразительного атлетического сложения. Закончив есть, Железная Рука обернулся и попросил К.:
— Ск-кажи ей… к-кто я.
— Мать его умерла в родах, отец немного пережил ее. Первые годы жизни он не говорил. Мать Клиоса попробовала его учить. Он сделал большие успехи.
— Мать Клиоса… Оч-чень т-терпеливая.
— Когда мать Клиоса умерла, его обучение остановилось, но сказать он может все.
— Я могу сказать… Ио… Клиос… Тебя оч-чень любят… Я… уже!
Он расхохотался без всякого стеснения,
Клиос воспроизвел из местного камня и в большем масштабе то небольшое скульптурное изображение, что я отправила ему, — Эдипов маршрут вокруг Афин, когда мы шли в Колон. Клиос вырубил его в самом склоне горы, и скульптура получилась выше, уже, чем та модель, что он получил. Каждая дорожка, шедшая с восхода на закат или с востока на запад, образовывала полукруглую ступеньку. Наверху — самая широкая, внизу — самая узкая, заканчиваются они прямоугольной площадкой, которую Клиос назвал скеной.
— А там что? — рука моя уперлась в пустое пространство за скеной.
Железная Рука широко развел руками:
— Большая… долина.
— Люди, — сказал К., — облака, небо, место для действия.
— Какого действия?
Железная Рука снова рассмеялся:
— Клиос… долго ис-скал… Никак н-не н-нашел…
Мы тоже засмеялись: что же это за действие, если и великолепный Клиос, с его орлиным взглядом, не смог разглядеть.
Эта Эдипова дорога, чье звучание теперь для моего уха и сердца строже и резче, захватила мое внимание. У подножия полукруглых ступеней есть место для действия. В Колоне оно и развернулось: Эдип прозрел и, покинув нас, продолжил свой путь. Не подобное ли действие произойдет когда-нибудь в этом загадочном месте, которое Клиос вызвал к жизни?
Вернувшись к реальности, я увидела, что Железная Рука уже мотыжит сад. Он считает, объяснил К., что еще можно посадить овощи, если их обильно поливать, что он и собирается делать.
— Каким образом, если он скоро уйдет?
— Он не уйдет. Клиос знает, что я болен, и отправил его ко мне в помощники.
Это новое вмешательство Клиоса в мою жизнь принесло мне такую глупую радость, что я разозлилась.
— Я не хочу, чтобы Клиос защищал меня, — возмутилась я.
— Клиос и не думает тебя защищать, — ответил К., и голос его прозвучал весьма серьезно. — Он отправил нас сюда, чтобы ты могла исполнить свое произведение.
— Барельефы?
— Барельефы, и не только барельефы, то, что заявит о себе само. Кроме того, — добавил он, — Клиосу известно, что побыть немного с тобою рядом для нас благотворно.
Я подозвала Железную Руку, и он помог отнести в мастерскую деревянные колоды. Дерево красивое, твердое, обрабатывать его будет трудно, да и сами колоды какие-то слишком массивные. Железная Рука понял, что я думаю, и предложил сначала их обтесать, — так мне будет легче работать. Я согласилась. Он установил одну из колод на камень в саду и принялся за дело. Я уселась перед другой и в отчаянии на нее уставилась: как вызвать из этой деревяшки царственный и сладострастный образ Полиниковой Иокасты, потому что вначале под моим резцом должна появиться она — так было изначально решено неизвестной инстанцией. Иокаста и Полиник, преисполненные жизнью и страстями, уже здесь, в этом бревне, от вида которого мне становится жутко. Не их — они и так слишком живые — должна я вернуть к жизни своим ваянием, я должна заставить жить себя. Эту Антигону, скульптора, у которой ежедневно, несмотря на ее горе и страхи, будет одна роль — терпеливо стесывать слои древесины, что скрывают от людских глаз образы моих родных.
Ощущение, будто Иокаста и Полиник близко, но еще недостижимы, настолько встревожило меня, что я бросилась к камню, на котором
Лицо Железной Руки осветила улыбка. «Это н-нетруд-но!» — в его словах столько уверенности, что я поверила. Вернувшись к еще скрытым в дереве Иокасте и Полинику, я медленно опустилась на корточки рядом с колодой. Я смотрела на деревянную поверхность, ощупывала пальцами, прижималась к ней щекой и, как делал Эдип, упиралась лбом. Но долго я не выдержала, потому что вскоре глаза мои застили слезы, и я перестала что-либо различать.
Кто-то вошел в сад — хорошо, если бы это был Гемон, но шаги вроде не его. Смотреть, кто там, не имело смысла: я все равно ничего не видела, и мне не хотелось, чтобы меня застали в слезах. Неплохо бы спрятаться, уйти куда-нибудь, но силы оставили меня: я крепко обняла твердую деревянную колоду, в которой живет моя умершая мать, уткнулась в эту деревяшку и перестала сдерживать слезы.
Теперь вошедший в сад был совсем близко от меня, я подняла голову, и моей щеки коснулись светлые и душистые пряди волос. В них нет Полиникова жара, испепеляющей ярости. Серебристый свет, идущий от прядей, — не мой свет, увы, тем не менее он завораживал меня. Я зарылась заплаканным лицом в серебряные эти кудри, пальцы мои ощупали совершенные Исменины руки, нежное плечо.
— Что ты так долго всматриваешься в эту грязную деревяшку? — зазвенел высокий Исменин смех. — Из нее-то ты и собираешься изваять нашу восхитительную мать? Этеокл просит меня тебе помочь — в чем? Я не скульптор, я тку самые красивые в Фивах ковры, этого достаточно для моего счастья и для счастья моего мужчины… Но ты гладишь мои волосы своей щекой, как когда-то. Вспомни, ты давно не делала так с тех пор, когда наши братья частенько толкали меня и я падала на землю. Чтобы ты пришла и утешила меня, я принималась громко реветь, даже если мне не было больно. Я была уверена: ты сразу прибежишь, станешь укачивать меня, расчесывать мне волосы, вытирать слезы и ласково касаться их своей щекой — сначала одной, потом — другой. Это нравилось и тебе, и мне, — как нам было тогда хорошо обеим!
Как я могу помочь тебе? Раз Этеокл хочет — скажи. Конечно, я отвечу «нет», но ты уже знаешь, что я так говорю «да». Да, против своего желания. О чем ты думаешь, уткнувшись вот так в эту деревяшку? Пусть ее сначала вымоет твой новый друг Железная Рука, ты завела себе нового воздыхателя, третьего. Хороший выбор: тело у него очень красиво, да и сила огромная. Когда он занимается любовью, наверно, мгновенно оказываешься на седьмом небе, но это, конечно, не священная дорога нашей дорогой Антигоны. Пусть его тайный вулкан покраснеет и священная ваза лопнет. Ну же, скажи, как я должна тебе помочь, раз это уж так надо…
— Мы должны поговорить с тобой, Исмена.
— О чем поговорить, о ком?
— О нашей матери, о братьях, о нас двоих. Мне необходимо поговорить с тобой, именно с тобой.
Исмена резко отстранилась, встала передо мной — глаза у нее гневно блеснули.
— Я прекрасно понимаю, что тебе надо, — воскликнула она, и гнев ее только красил, — для своей работы тебе надо вызвать к жизни нашу мать и близнецов. Это будет жестоким испытанием, и ты опять разнюнишься. Ты их, конечно, ненавидишь, но ты их любишь, а для того, чтобы ваять, у тебя должен быть ясный взгляд. И тебе нужно, чтобы плакала вместо тебя твоя сестричка, плакала и рассказывала тебе о них, а ты бы мирно трудилась, вперив свои распахнутые очи в то, что ты называешь священным светом. Ты этого хочешь, Антигона?