Антигона
Шрифт:
— Наша мать, — проговорил он в конце концов, — умерла, но осталась истинной царицей Фив. Ее жезлу все еще повинуются силы земли, предков и память самого города. Нехорошо мертвой править Фивами. Ни Полиник, ни я так и не смогли снять траур и восстановить царскую власть во всей полноте. Мне кажется, что образ нашей матери, исполненный твоими руками, освободит нас, выведет из-под власти Иокасты и позволит либо Полинику, либо мне править не для смерти, а для жизни.
— Если я сделаю эти барельефы, как Полиник сможет их увидеть?
— Я отправлю тебя к нему с его согласия.
— Но почему два?
— Барельефы
— А если эта война разделит семью, Этеокл?
— Ни Полиник, ни я — Иокастины близнецы — ни от кого не примем царства, которое от нее наследуем. Один из нас должен завладеть им силой.
— А другой?
— Другой должен отказаться или умереть.
— Почему же ты не откажешься, Этеокл?
— Это властен сделать лишь Полиник, любимчик. Эдип понял это в Колоне, когда сказал: «Настоящему царю, как тебе, не нужен трон, чтобы царствовать».
— Полиник ничего не понял.
— Он понял бы лишь в том случае, если бы это было сказано нашей матерью. Он еще может понять с твоей помощью.
— Ты потому и просишь сделать барельефы?
— Только ты через них можешь заставить Полиника осознать то невероятное, непереносимое неравенство, что Иокаста создала между нами. Ты ведь тоже, Антигона, предпочла Полиника, и, значит, я имею право просить тебя исполнить барельефы. Это последняя возможность мира; Исмена и К. думают так же.
— Исмена и ты, может быть, просто ищете, как вовлечь меня в свои политические комбинации, но К. … если К. думает так же… Позови его.
Этеокл вышел из мастерской и вернулся вместе с К.
— Я действительно должна сделать это, К.?
Усмешка моего друга была исполнена странной теплоты:
— Ты ничего не должна, Антигона. Ты сделала достаточно того, что должна, с Эдипом, но… послушай…
Голос его поднялся на несколько верхних тонов — это еще не музыка, но уже — совершенство звуков. Дух мой проникся этими звуками, страхи мои стали рассеиваться, мышцы, сведенные судорогой, расслабились. Руки могут больше, чем я думаю, — я поняла это. Руки, мои бедные большие руки, они свободны, это та Антигона, которая сильнее другой, той, что управляет разумом, руки терпеливее, чем Антигона, израненная душа всегда готова удариться в слезы, руки же могут попробовать сказать «да».
Этеокл нетерпеливо ждал ответа. Я взглянула на К., этого посланника совершенных звуков, и произнесла: «Не обещаю, что получится, но попробую».
Этеокл обрадовался, и в этот почти радостный миг, когда рассеялись все тревоги, прозвучал, к моему удивлению, голос К.:
— И ты озолотишь ее?
— Естественно, — не приняв всерьез слова К., рассмеялся Этеокл. — Я озолочу ее. И какова же, таким образом, будет их цена? — спросил он, глядя на посуровевшего К.
— Она тебе известна. За каждый барельеф — столько же, сколько за фреску работы Клиоса.
— Цена непомерна, — произнес Этеокл. — Антигона не столь знаменита, да, может быть, у нее и нет Клиосова таланта.
— Клиос
Мне было стыдно за эту торговлю, и, когда Этеокл воскликнул: «Какие могут быть расчеты между сестрой и мной?», — я сочла, что он совершенно прав.
Но К. настаивал.
— Денег у тебя много, — говорил он, — а Клиосу известно, что торговаться с тобой небезопасно, и ты вполне можешь ограничиться братской любовью и царскими улыбками. Плати ту цену, которую хочет он, или отказывайся от заказа. Клиос направил меня сюда защищать Антигону, и она обещала следовать моим советам.
Я была поражена: как может К. примешивать к Этеокловой просьбе денежный расчет.
— Но, К., — не удержалась я, — что Клиос хочет, чтобы я делала со всеми этими деньгами?
Лицо К. озарилось хитрой улыбкой:
— Клиос не хочет, чтобы ты с ними что бы то ни было делала. Ему прекрасно известно, что ты их отдашь.
Этеокл, наконец, решился.
— Согласен, — произнес он. — Покупайте материал. Завтра пришлю половину денег.
Он готов был уже расстаться с нами, когда я торопливо спросила:
— Когда же мы сможем, наконец, поговорить вдвоем?
— Когда здесь будут твои барельефы, Антигона. Мы поговорим, когда будем вместе смотреть на них, потому что я уверен: у тебя все получится.
Не оставив мне времени на ответ, Этеокл стремительно вышел. Уже у садовой калитки он обернулся и, видя, что я провожаю его взглядом, едва взмахнул рукой — и жест этот был исполнен такой глубокой печали, что сердце мое сжалось.
На следующий день мы с К., который помогал мне найти необходимое для барельефов дерево, отправились на рынок. Когда мы вернулись домой, в саду нас ждал мужчина в цветной соломенной шляпе, какие носят жители гор. Лицо К. посветлело, и через мгновение двое мужчин уже сжимали друг друга в объятиях.
— Это Железная Рука, — представил мне незнакомца К. — Он из клана Клиоса, его друг. И мой тоже.
Лицо Железной Руки под шапкой густых темных волос — сурово, но голубые глаза освещают его усмешкой. Клиос и К. любят его, и этого достаточно, чтобы он стал и моим другом. Я обняла незнакомца. Звуки с трудом вырывались у него из горла, и К. пришлось предупредить меня:
— Нужно терпение, чтобы разговаривать с ним, он временами заикается, но ни рука его, ни сердце никогда не знают колебаний.
Железная Рука сосредоточился и, наконец, решился открыть рот:
— Путешествие долгое… т-твоя с-скульптура тут.
И он указал мне на какую-то глыбу в соломенной циновке, которую он собирался уже было снять, но мне не хотелось тут же смотреть то, что отправил для меня Клиос, мне не хотелось спешить и познакомиться сначала с его посланцем.
— Ты проделал долгий путь по жаре, тебя мучит жажда, сначала я дам тебе напиться.
Мое предложение обрадовало Железную Руку, потому что пить ему хотелось, но сначала он окинул критическим взглядом запущенный сад. Когда я возвращалась с напитками, Железная Рука уже укорял К.: «Зап-пущенный с-сад… Н-н-никогда н-ничего не п-принесет», — и маленькие взрывы заставляли слова рваться и проваливаться.