Антихрист
Шрифт:
Через неделю она будет точно знать, беременна она или нет. Надо пережить эту неделю и горячо помолиться о том, чтобы месячные все-таки пришли.
Когда Тони Уэйр узнал о том, что Зак Данцигер умер, он отреагировал на это совершенно так же, как Джон. Голос адвоката, звучащий по телефону, выражал искреннюю радость, несмотря на то, что он потерял возможность получить гонорар за защиту «Диджитрака» в суде.
Тони Уэйр единственный знал правду о соглашении Джона с мистером Сароцини: вместе с Джоном он проверил все поступившие от Ферн-банка документы
– Сьюзан намекнула мне, – сказал Джон, – что считает, что смерть Данцигера как-то связана с нашим соглашением с Ферн-банком. Мне кажется, у нее легкая паранойя.
Тони засмеялся и сказал:
– В этой вырезке из «Санди таймс», которую ты переслал мне по факсу, говорится, что полицейский департамент Нью-Йорка расценивает его смерть как стопроцентное самоубийство. Данцигер расстался со своей третьей женой, недавно проиграл дело об опекунстве, плотно сидел на наркотиках – по мне так этого достаточно для того, чтобы впасть в депрессию. Эти композиторы все психованные.
– Точно. И мне до лампочки. Этот недомерок чуть не погубил мой бизнес и всю мою жизнь.
– Как там твой партнер?
Это был хороший вопрос. Джон не видел мистера Сароцини уже три недели, с того момента, как тот вручил ему подписанные документы. Это было немного странно, учитывая тот факт, что банкир обещал сводить Сьюзан в оперу, на концерт, в картинную галерею. Но ведь, в конце концов, три недели – не такой уж большой срок. Вероятнее всего, мистер Сароцини скоро объявится. Да и не важно это совсем. Деньги, переведенные на счет компании, – вот что важно.
– Хорошо, – ответил он. – Помаленьку.
Они замолчали.
Тони Уэйр не был в восторге от этой сделки. По его мнению, заключив ее, Джон с Сьюзан попадали во власть мистера Сароцини. Он даже предложил Сьюзан не подписывать соглашение без подробных консультаций с адвокатами, но ему пришлось согласиться с Джоном, что у «Диджитрака» вовсе не целый воз инвесторов, из которых можно выбирать. И теперь, понизив голос почти до шепота, он спросил:
– Ну? Сьюзан уже?.. Ну, это самое…
– В прошлую среду. – Хорошее настроение Джона будто тряпкой стерли. В горле появился какой-то сухой неприятный вкус.
– И как ты к этому относишься? Нормально?
Джон задумался. Он мог бы выговориться, сказать Тони Уэйру, что чувствует себя так, будто его жену изнасиловали прямо у него на глазах, а он ничего не сделал, чтобы предотвратить это.
Он мог бы сказать Тону Уэйру, что каждый раз, когда он смотрит на нее, даже если это всего лишь фотография на его рабочем столе, он не может думать ни о чем, кроме как о том, что у нее внутри семя мистера Сароцини. Он мог бы сказать, что ему кажется, что она потихоньку выдавливает его из своей жизни. Да, она улыбается ему и разговаривает с ним, целует его при встрече и прощании, утром и вечером – но между ними словно упал занавес.
Но Джон не стал говорить этого Тони Уэйру. Он сказал:
– Да,
Кунц слушал этот разговор, убирая квартиру. Для него это был ритуал, близкий к молитве.
Это было очищение.
Он очищал свою квартиру с тем же тщанием и удовольствием, с каким перед этим очищал себя. Он был чист: каждая его часть, каждая впадина, каждый изгиб. Он помыл стены квартиры и собирался обрызгать их антисептиком. Здесь будет чисто, как в операционной.
Весь этот мир нуждается в очищении.
Мистер Сароцини это понимает.
Очищая квартиру, Кунц слушал: канал 9, телефон в кабинете Джона Картера, и канал 14, телефон в кабинете Сьюзан Картер. Он безо всяких затруднений воспринимал оба звуковых потока. Канал 17 – домашний кабинет Фергюса Донлеви, из окна которого открывался вид на Темзу, – был также включен, но писателя дома не было. Он ехал на встречу с Сьюзан, собираясь пообедать с ней в ресторане «Монплезир». Кунцу это не нравилось. Лучше бы этому человеку не приближаться к Сьюзан. По этому поводу Кунц испытывал смешанные чувства, но в основном злость и какую-то неопределенную, но острую боль – будто сердце обхватили жгутом и закручивали все плотнее.
Кунц заранее зарезервировал отдельный столик в этом ресторане на имя доктора Пола Морриса. Мистер Сароцини говорил ему, что ученая степень всегда вызывает в людях уважение. Поэтому доктор Пол Моррис. Доктор Пол Моррис часто обедал в ресторанах, и всегда один. Его настоящее имя было Рикки Берент, и сейчас он сидел за своим столиком и читал бульварный роман. Между страницами книги у него был спрятан микрофон направленного действия и две фотографии: на одной была изображена Сьюзан Картер, на другой – Фергюс Донлеви. Ожидание его будет напрасно. Сьюзан и Фергюс не придут в этот ресторан.
Кунц едва сдержал поднявшуюся в нем ярость, когда Сьюзан сказала Донлеви, который только что вошел в ее кабинет:
– Фергюс, ты не возражаешь, если вместо ресторана мы просто погуляем?
Донлеви прочистил горло и сказал:
– Нет, конечно нет. Куда пойдем?
– Куда-нибудь. Может быть, в парк? В тот, который возле набережной Виктории.
Кунц метнулся к мобильному телефону, набрал номер, и двое посетителей в раздражении покосились на хорошо одетого мужчину, читающего книгу, когда он положил ее на стол и ответил на звонок.
– Сколько от вас до офиса Сьюзан Картер? – спросил Кунц.
– Пять минут.
– Будьте там через две.
Они сошли бы за путешествующую пару, если бы у них были фотоаппараты. Мужчина и женщина не спеша прошли по переулку Святого Мартина, пересекли Трафальгарскую площадь, остановились посмотреть на голубей и львов.
На ней были черные джинсы, белая футболка и легкий льняной пиджак, и в такой одежде она чувствовала себя вполне сносно, несмотря на жару. Фергюс был одет в то же, во что и всегда: старый твидовый пиджак, рубашку с открытым воротом, вытертые джинсы и высокие ботинки. Он был почти невосприимчив к перепадам температуры, редко носил пальто зимой и столь же редко снимал пиджак летом.