Антивыборы 2012. Технология дестабилизации России

Большаков Владимир Викторович

Формулировки Предстоятеля близки к той трактовке «русской идеи», которую предложил философ Дмитрий Ильин: «Это Бесконечное трехмерное пространство живого космоса, которое включает в себя три ипостаси бытия: Бог (душа и небо), ближние (душа и Земля), Родина /душа и мир/. И уточняет: «В социальном бытовании «русская идея» всегда воплощала авторитарную власть, основанную на православии». (См. Д. Ильин. «Русская идея» на полигоне «демократии». «Наш современник» № 3, 1991 г., стр. 17.) К этой статье Д. Ильина, чьи идеи взяли на вооружение лидеры «Русского национального собора» и другие национал-патриоты, мы еще вернемся. Сейчас отметим одно обстоятельство: «Наш современник» счел необходимым опубликовать ее незадолго до путча августа 1991 года, когда Советский Союз доживал последние дни, и русская государственность снова была поставлена на грань исчезновения. Дискредитация коммунизма привела к неизбежному в таких случаях кризису веры, а затем и к ее вакууму. Симптоматично, что именно «русская идея» стала в

тех условиях первой заметной попыткой заполнить этот вакуум в общенациональных масштабах. За «русскую идею» ухватываются одновременно и коммунисты, и монархисты-антикоммунисты, и директора крупных предприятий («красные бароны» Вольского), и ученые-государственники, и меценатствующие патриоты из новоявленных нуворишей-миллионеров, и вчерашние эн-тэ-эсовцы, и жириновцы, и уличные ура-патриоты из люмпенов, и интеллектуалы-славянофилы, и чернорубашечники из васильевской «Памяти». Этот союз стал возможен только на базе русскости и быстро возрождавшегося православия. И охарактеризовать эту разношерстную коалицию термином красно-коричневые можно только формально, потому, что разношерстная она лишь политически. Если же отбросить политические характеристики и преференции, сместить страты (т. е. социальные слои), то обнаружится, что коалиция эта этнически однородна, ибо все ее участники — славяне, в основном русские, все — носители «русской идеи», а значит и защитники русской государственности в ее имперском, великодержавном и ни в коем случае — в усеченном варианте. Даже антикоммунисты пытались до конца спасти Советский Союз, в то время как лидеры КПСС во главе с Горбачевым — эти новые «западники» — его разваливали. По-своему повторялась ситуация Февраля 1917 года. И, увы, Империю спасти не удалось. Теперь надо спасать хотя бы то, что от нее осталось.

Спор, хороша либо плоха «русская идея», как ни крути, оборачивается разговором о том, хорошие или плохие люди русские, хороша или плоха Россия. Объективности в этих спорах достичь очень трудно, ибо в них, как правило, слишком много эмоций и мало аргументации. Сторонники «русской идеи» уязвимы чаще всего в том, что касается конкретики и истории. Противники — уязвимы в своем рационализме, ибо с одной этой меркой русский народ понять действительно трудно. И главное — в том, что нельзя выступать против «русской идеи» и не выступать при этом против русских, как нации, и России как нашей общей Родины. Плюс — против православной религии. Тут все взаимосвязано. Отметим также, что к побочным характеристикам «русской идеи» относится и ее, как говорят «невыраженность », т. е. расплывчатость, якобы характерная для русского национального мышления в целом, будто бы чуждого цельным и завершенным формам и логическим категориям. На мой взгляд, спорно. Но вот в спорах о «русской идее» действительно пока больше расплывчатости, чем конкретной привязки к современности.

Еще один немаловажный момент. Митрополит Иоанн исходит из того, что «русская идея» имеет в своей основе абсолютную справедливость. Да, в конечном итоге Абсолютная Справедливость — это Бог, это суд Божий. Может ли «русская идея» быть не просто идеей национальной, но еще и мировой, вселенской, Божественной? Любой ее оппонент скажет: «Вы бы у себя в России создали сначала то совершенное общество, которое собираетесь предложить всему человечеству. А уж потом думали бы о Вселенной». Тут возражать трудно. Западному человеку, например, не понять, почему русский человек больше радеет о «всем народе», чем о своей деревне или хотя бы о своей семье, почему он думает обо «всем человечестве», но забывает помыслить о своей собственной стране. Так сложилось. Таков национальный характер и такова «русскость». Чтобы понять «русскую идею», ее надо рассматривать в исторической перспективе, в развитии и в непременной связи с православием. Она вырабатывалась по мере взросления и собирания нации в Россию. И возьму на себя смелость сказать — пока до сих пор окончательно не сформировалась.

Не вдаваясь в историю возникновения слов «Русь» и «русский» (на Западе до сих пор нам навязывают финские корни этих слов, хотя давно доказано, что это нелепость), напомню, тем не менее, что к осознанию самого понятия «Россия» русские пришли не сразу. И уже поэтому «русская идея» в части духовности — идея тысячелетняя, а в том, что касается соборности и тем более государственности, исторически молода. Кто этого не учитывает и эту идею абсолютизирует до Божественного промысла, часто именно ее реальный возраст и игнорирует. Отсутствие исторического подхода, увы, приводит лишь к мистике, что сбивает с толку даже доброжелателей России и русских, ведет к дискредитации самой «русской идеи», ее сторонников и, в конечном итоге, «русскости», как на Востоке, так и на Западе.

«Русская идея» не могла возникнуть в своей полноте иначе как с осознанием русскими своей принадлежности к их национальному государству. Одного его провозглашения для этого было недостаточно. В.О. Ключевский заметил, что династия московских царей «построила государство из своего частного удела и могла думать, что государство для нее существует, а не она для государства, подобно тому, как дом существует для хозяина, а не наоборот». По-настоящему государственное мышление русских царей стало формироваться в процессе собирания русских земель, а затем — в ходе исцеления русского народа от порчи Смуты (1605–1613 гг.). После того как в 1613 году первый в истории России всесословный

Земский собор избрал на царство Михаила Романова, что положило конец Смуте и началу 300 летней династии Романовых, русский народ становится народом действительно государственным. Вспомнить о том Соборе заставляет ряд обстоятельств. Прежде всего — весьма упорные попытки западных печати и политиков доказать будто бы русские за свою тысячелетнюю историю никогда до Бориса Ельцина своих государей и лидеров «на царство» не избирали. Собор 1613 года — тому стопроцентное опровержение. Он был всесословным, а затем его решение было отдано на суд народа Москвы, который его одобрил в традициях старинного вече. Ну, а на народном вече — в Пскове, Новгороде, Переславле, Ростове — князей на царство избирали еще до варягов. Так что русский народ по своим традициям демократии не чужд. Просто она иной природы, чем западная. И отлучать русский народ от демократии, если понимать ее в первоначальном смысле, как «власть народа», как от якобы ему не присущей, а тем самым — «отлучать» и Россию от Европы, — дело с точки зрения исторических фактов обреченное. Да и азиатские наши корни не в деспотии, а все в той же демократии. Кочевые племена имели свои вече, на которых выбирали своих ханов. Об этом весьма подробно писал Лев Гумилев, а задолго до него — древние авторы, в частности создатели истории Чингисхана.

После разгона Ельциным парламента России 21 сентября 1993 года, на Западе стали серьезно задумываться над тем, а ту ли модель демократии экспортировали в Россию? Правильно ли сделали, начав насаждать мэрии, муниципалитеты, префектуры и т. д.? Ведь в роли новых «западников», утвердившихся во властных креслах на местах, а затем и в роли олигархов сплошь и рядом выступали бывшие секретари райкомов, обкомов и крайкомов. Один из очень умных французских советологов Тьери де Монбриаль заявил буквально за четыре дня до того, как Ельцин превратил Белый дом с помощью танков в «Черный», что Западу надо избавиться от иллюзий по поводу того, что русские «избрали демократию». «Выбор в пользу Ельцина, а не Руцкого», по его мнению, «сделали армия и полиция, а не народ.» И словно предвидя, чем все это кончится, Тьерри де Монбриаль сетовал:

«Во многом в нынешних бедах России повинны западные страны. Они выступили за применение либеральных методов, абсолютно неприспособленных к реальности бывшего Советского Союза. Вместо того чтобы плановым путем вводить институционные структуры, необходимые для функционирования либеральной экономики, постепенно вводить рыночные механизмы, как в Китае, они хотели, уничтожив институты коммунизма, одним махом все переделать. За эту ошибку, как русский народ, так, по правде говоря, и все народы бывшего Советского Союза вынуждены теперь расплачиваться дорогой ценой».

Умри, де Монбриаль, лучше не скажешь! Ведь среди «институционных структур», необходимых для «строительства капитализма» в нашей отдельно взятой стране, значатся не только биржа, коммерческие и инвестиционные банки, страховые компании и все, что с этой инфраструктурой связано. Необходимы были и парламент, и конституционный суд, и Счетная палата, и налоговая инспекция, и банковская система, и система страхования, и т. д., как и те структуры гражданского, правового общества, без которого либерализм и либеральная экономика не возникнут сами по себе.

Был ли в России какой-то прочный фундамент, на котором все это можно было построить, либо мы опять, в своих лучших традициях принялись возводить очередной замок на песке?

Исторический фундамент, как очевидно, был. Другое дело, годится ли он для обустройства России по западным проектам. Вернемся поэтому к истории русских земских соборов.

После 1613 года собор, как политический институт, просуществовал недолго. Уже при сыне Михаила царе Алексее Михайловиче он практически не созывался. Не созывался, потому что в нем отпала нужда у монарха. Уже поэтому не должно быть никаких иллюзий насчет земских соборов у наших демократов-славянофилов. Собор не был аналогом западного парламента и не был предтечей парламентской демократии в России. Он был «не политической силой, — как писал Ключевский, — а правительственным пособием», т. е. подспорьем для царского правления. Из всесословного Собор в конечном итоге превратился в односословный, дворянский, а потом и вовсе исчез, не оставив по себе даже сколь-нибудь серьезного законодательного следа.

«Народное представительство, — пишет Ключевский, — возникло у нас не для ограничения власти, а чтобы найти (после Смуты. — В.Б. ) и укрепить власть: в этом его отличие от западноевропейского представительства». (В.О. Ключевский. Цит. соч. т. III, стр. 197–198.) Иначе говоря, в Соборе не признавался основополагающий для западной демократии принцип разделения властей.

В ходе горбачевской перестройки о земских соборах вспомнили, когда решили создать законодательный суперорган в виде Съезда народных депутатов, выборы которого проходили в марте 1989 года. Горбачевцы, однако, в силу присущей им безграмотности, в том числе и по части русской истории, сконструировали не собор, который помог бы им укрепить центральную власть, а нечто вроде парламента западноевропейского типа. Тем самым они подписали смертный приговор и себе, как правящему центру, и Советскому Союзу, и всей существовавшей в нем политической системе. Фундамент не выдержал и здание, казавшееся столь крепким, рухнуло в тартарары. История жестоко мстит тем, кто ее уроков не уясняет.