Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
— Хорошо, так и поступим. Какой, однако, удар для Митрофана Андреевича!
Инихов кивнул:
— Да уж!
— Теперь, доктор, с вами. — Можайский повернулся к Михаилу Георгиевичу. — Очень прошу вас: изучите со всем пристрастием отчеты о вскрытиях тел. К сожалению, сами тела — вы понимаете — …недосягаемы. И все же, попробуйте установить: что за препарат такой использовался? Знание этого, вполне возможно, дало бы нам в руки козырь-другой. На худой конец — туза в рукав.
Михаил Георгиевич, не спеша с ответом, задумчиво потеребил цепочку карманных часов. Можайский его не торопил.
— В принципе, — доктор говорил
Можайский, не сводя с доктора улыбавшихся глаз, вздохнул, но без грусти — просто, если так можно выразиться, с констатацией:
— Это понятно. Но знание — сила.
Михаил Георгиевич невольно улыбнулся:
— Что верно, то верно. Будет вам мое неофициальное заключение. В сущности, есть у меня и сейчас, без изучения материалов о вскрытиях, кое какие догадки. Но вы ведь именно с этим не торопитесь?
— Пожалуй, что нет. До разговора с Петром Николаевичем вряд ли нам это понадобится.
— И когда вы планируете с ним встретиться?
Можайский указал на Гесса:
— Не я. Владимир Арнольдович его повидает.
Гесс удивленно посмотрел на своего начальника:
— Я?
— Да. Петра Николаевича я уведомил о времени от обеда и далее, но вы не задерживайтесь. Все-таки и потом повозиться придется!
Теперь уже Гесс, приняв поручение, уточнил для доктора:
— Я встречусь с ним до полудня. К какому часу закончу, предугадать не берусь, но вряд ли встреча продлится слишком уж долго. Обычно Петр Николаевич не ходит вокруг да около, а говорит по существу. Если у него и теперь имеется, что сказать, растекаться мысью [123] по древу нам будет незачем.
123
123 Вадим Арнольдович использует архаичную форму пословицы. Мысь — белка.
— Ну что же, — Михаил Георгиевич встал, показывая, что он, пожалуй, пойдёт, если больше в его присутствии прямо сейчас надобности нет, — до полудня или около того я тоже управлюсь. Как побеседуете с Петром Николаевичем, прошу пожаловать ко мне.
Гесс выразил полное согласие и тоже поднялся со стула.
— А я, господа, — Можайский допил стакан и, не вставая, потянулся, — отправлюсь в свет.
Инихов, Чулицкий, Любимов, направившиеся было к двери и остановившиеся Гесс и доктор удивленно на него посмотрели. Чулицкий опять заворчал:
— В свет? Вы в своем уме?
Можайский нарочито самодовольным жестом сбил воображаемые пылинки с рукава и повторил:
— Именно. В свет.
— Спятить можно!
— А если серьезно, — Можайский тоже, наконец, поднялся, выйдя из-за стола и встав рядом со своим помощником, — наведаюсь по душу нашего уважаемого барона Кальберга Ивана Казимировича. Ваше предположение, Михаил Фролович, — Чулицкий вздрогнул, —
Выражение лица Чулицкого изменилось, а тон из ворчливого снова стал дружелюбным:
— Ах, вот оно что! Действительно. Езжайте, Юрий Михайлович, езжайте. Наведите шороху в этом муравейнике!
Все с облегчением засмеялись: кому же, как не «нашему князю», и следовало «пошуршать» по великосветским гостиным?
Минуту спустя кабинет опустел. Кто-то из нижних чинов начал в нем прибираться, а Можайский, дав указания сменившемуся на дневное дежурство офицеру Резерва относительно возможного наплыва задержанных возле дома Ямщиковой, поднялся в свою квартиру. Если он и собирался «выехать в свет», то весьма необычным образом: сбросив с себя одежду и погасив освещение, он повалился на кровать, натянул на голову одеяло и почти мгновенно уснул.
27
Бледный, почти нетронутый солнцем день был уже в полном разгаре, близясь к полудню, когда от участка Васильевской части тронулась в путь пролетка.
Можайский, чисто выбритый, но желтовато-зеленый, с набухшими под улыбающимися глазами мешками, сидел в пролетке, немного сгорбившись, и, прижимая локти к бокам, пальцами придерживал раскрытую газету. Воротник его шинели был поднят. От него самого на добрую версту разило причудливой смесью тяжелого перегара, хорошего табака и очень дорогого одеколона. Иван Пантелеймонович Пржевальский, впервые увидев своего нового начальника в таком виде, только крякнул:
— Эк вас, ваше сиятельство, раздухарило!
Можайский махнул рукой и попросил:
— Не гони. Сейчас обойдемся без спешки. Возможно, позже погоняемся. Как Бог даст.
Иван Пантелеймонович состроил сочувственное и одновременно раздосадованное выражение лица:
— Да нешто я без понимания, ваше сиятельство? Или на зверя похож?
Можайский усмехнулся и раскрыл газету. Коляска тронулась. Путь ей предстоял недолгий: всего лишь — по странному совпадению — на Большую Морскую. Но если Инихов собирался к десяти утра навестить в двадцать втором доме начальника пожарной службы, то Можайский полагал к полудню оказаться в Собрании Императорского яхт-клуба, помещавшегося, как известно, в доме номер тридцать один.
Человеку не слишком осведомленному решение «нашего князя» отправиться в яхт-клуб могло бы показаться странным, если не сказать сумасбродным. Во-первых, по раннему еще весеннему времени особого оживления в нем не было. Во-вторых, и время суток было явно неподходящим: богатых бездельников в клубе отродясь не водилось, а кто же, кроме таких, мог в будний день около полудня просиживать в нем штаны? Не могло быть в нем ни генерал-лейтенанта барона Фредерикса — командора, ни членов комитетов генерал-майора графа Стакельберга, капитана первого ранга графа Гейдена, полковника графа Бобринского, ротмистра Воейкова или контр-адмирала Константина Дмитриевича Нилова. С кем же, а главное — зачем, собирался встретиться в яхт-клубе Можайский? И все же, насколько бы это и не выглядело удивительным, встретиться ему было и с кем, и для чего: буквально четверть часа назад он — по телефону — договорился «пропустить по рюмашке» с князем Кочубеем.