Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10

Хорватова Елена Викторовна

Отсюда возникает резонный вопрос: как именно следует поступить, чтобы до вас, читатель, донести не обрывки картины, а хоть что-то подобное ее полноте?

Если просто переписать рассказанное Гессом, получится совсем не то. Но если добавить то, что лично мне тало известно позже и из других источников, получатся сумбур и сумятица.

В общем, дорогие мои, я в полной растерянности!

Есть, конечно, и третий путь — вложить в уста Гессу и другим чужие слова, распределив их между ними так, чтобы всё выглядело более или менее естественно. Но ведь тогда — не правда ли? — окажется, что я написал роман или повесть. Говоря иначе, художественное произведение, а вовсе не достоверный отчет! Ибо откуда в романах взяться достоверности? Приучен ли кто-то из нас доверять романам? Даже господин Верн — автор восхитительных и глубоко провидческих приключенческих книжек (за исключением разве что книг о профессоре Лиденброке [525] и мсьё Ардане [526] ) — даже он вряд ли может претендовать

на звание летописца, оставаясь — обеими руками и головой — в баснопишущем цехе [527] !

525

Персонаж романа Ж. Верна «Путешествие к центру Земли».

526

2 Персонаж романа Ж. Верна «Путешествие с Земли на Луну».

527

3 Из предложения видно, что Никита Аристархович, будучи в целом очень высокого мнения о научно-технической стороне книг Жюля Верна, совершенно не верил в возможность космических полетов или спуска в жерла вулканов. И это тем более странно — во всяком случае, в том, что касается космических полетов, — что имя Циолковского было уже достаточно известным.

Кто из нас не мечтал, особенно в восторженных юношеских летах, о полете на воздушном шаре [528] или о путешествии через весь известный человечеству населенный мир [529] ? Кто не следил с замиранием сердца за плаваниями капитана Немо [530] или перипетиями организации колонии на необитаемом острове предприимчивыми американцами [531] ? Кто не сопереживал экспедиции лорда Гленарвана [532] и не восхищался благородным мужеством Дика Сэнда [533] ? И кто же не знает капитана Гаттераса [534] ?

528

4 Имеется в виду роман «Пять недель на воздушном шаре» (Cinq semaines en ballon), впервые переведенный на русский язык практически сразу же после выхода романа на французском языке в 1864 году и известный читателю тех поколений под названием «Воздушное путешествие через Африку».

529

5 Роман «Вокруг света за 80 дней».

530

6 Роман «Двадцать тысяч лье под водой».

531

7 Роман «Таинственный остров».

532

8 Роман «Дети капитана Гранта».

533

9 Роман «Пятнадцатилетний капитан».

534

10 Персонаж романа «Путешествие и приключения капитана Гаттераса».

Но, тем не менее, кто, положив руку на сердце, может сказать, что все описанные в книгах господина Верна вещи — правда, а не вымысел? Разве помогла выдающемуся французу репутация человека, способного заменить собою всю Академию [535] ?

Скажу как на духу: я, разумеется, был бы не прочь заслужить репутацию, подобную репутации господина Верна. Но, будучи репортером, а не писателем, с известными поправками. А именно: я бы хотел, чтобы меня считали таким человеком, который тщательно выверяет факты и преподносит читателям только то, что в полной мере соответствует действительности. Но именно потому-то я и не могу прибегнуть к третьему открывающемуся передо мной способу подачи материала — превратить сухой, основанный только на фактах, отчет о событиях в полностью или отчасти художественное произведение!

535

11 Французскую Академию. Никита Аристархович говорит об упорных слухах, сопровождавших творчество Жюля Верна на протяжении всей жизни писателя (умер в 1905 году). Согласно этим слухам, «Жюль Верн» было не более чем псевдонимом, за которым скрывались члены Академии, чем — якобы — и объяснялись всеохватывающая тематика произведений и поразительная достоверность в разнообразных деталях. Впрочем, определенная правда в этих слухах была: по ходу создания своих книг Жюль Верн действительно консультировался с крупными, нередко — выдающимися, учеными своего времени. Именно им принадлежат разнообразные математические, физические и т.п. расчеты. Именно они снабжали Верна известиями о новейших открытиях и достижениях.

Что же мне делать? Никакого пристойного выхода из ситуации я не нахожу. Ни один из вариантов мне не подходит. Верите ли, читатель? — хоть откладывай в сторону

перо и бумагу и вовсе не готовь к печати главу о Вадиме Арнольдовиче! Но ведь и это — никакой не выход. И даже хуже: слабость, проявленная, можно сказать, на боевом посту! Ибо кто, как не мы, репортеры, находимся на передовой новостей и событий и призваны оповещать о них наше общество?

— Я готов! — сказал Вадим Арнольдович, замещая в центре гостиной Митрофана Андреевича. — Но, господа, вынужден предупредить: кое-какие детали к уже известным я, разумеется, добавлю, однако в целом мой рассказ вряд ли внесет полную ясность в уже сложившуюся у нас картину. По крайней мере, вряд ли он станет для вас откровением.

Можайский:

— Говорите, Вадим Арнольдович, мы вас внимательно слушаем. Тем более что именно вам выпала нелегкая доля… э…

— Крупно проштрафиться! — с грустной улыбкой закончил за его сиятельством Гесс.

Можайский тоже улыбнулся — губами, — одновременно прищурив глаза, чтобы хоть так притушить их собственную жуткую улыбку:

— Полно, не берите в голову: с кем не случается!

Чулицкий фыркнул:

— Действительно, Вадим Арнольдович: не берите в голову! При Можайском сам Бог велит вам сохранять спокойствие. Как говорится, если начальник таков, подчиненному ли выбиваться из ряда?

Гесс нахмурился. Чулицкий поспешил отвернуться, не преминув, однако, фыркнуть еще раз. Можайский же помахал рукой, как будто прощаясь с уходящим вагоном:

— Кажется, ты, Михаил Фролович, обещал помалкивать!

Чулицкий вновь обернулся и фыркнул в третий раз:

— Помолчишь тут, да-с! Никакого терпения не хватит!

Инихов:

— Господа!

— Курте свою сигару, Сергей Ильич!

Инихов бросил на Чулицкого лукавый взгляд и тут же окутался клубами табачного дыма.

Можайский подошел к Гессу и хлопнул его по плечу:

— Начинайте с Богом!

Гесс кивнул и действительно начал.

— Когда Молжанинов застрелил Брута, я было подумал, что и мне приходит конец. Но, как это ни странно, Молжанинов отложил револьвер и даже отодвинул его по столу как можно дальше от себя.

«Поздно, — сказал я в телефонную трубку, обращаясь к Зволянскому, — он только что застрелил человека!» Но взгляд мой при этом был устремлен на Молжанинова и, полагаю, в первые мгновения преисполнен ужаса.

Ибо — да, господа, признаюсь, не стыдясь: струхнул я изрядно! И хотя на меня не раз наставляли дуло, не говоря уже о том, чтобы стрелять, но никогда еще этого не делал миллионщик, которому — я готов был ручаться! — за деньги простилось бы всё. Чувство было на редкость неприятным; я даже ощутил, как правое колено начало предательски подрагивать. Но — а вот это скажу без ложной скромности — я быстро взял себя в руки. И как только это случилось, я преисполнился гнева — того, какой греки называли музическим, имея, очевидно, в виду то, что он посылается богами [536] !

536

12 Вероятно, Вадим Арнольдович отсылает слушателей к началу «Илиады» Гомера, в переводе Гнедича звучащему так: Гнев, богиня, воспой Ахиллеса… Богиня — муза, к которой обращается Гомер. Но если так, то гордость Вадима Арнольдовича не очень, а точнее — совсем непонятна. Этот «музический» гнев — явление отрицательное, ниспосланное на погибель, а не ради спасения. Гнев, в который был ввергнут Ахилл, стал началом жестокой распри между предводителем греков Агамемноном и самим Ахиллом — наиболее могучим воином из явившихся к Трое героев. Распря же, в свою очередь, привела к немалым бедствиям, едва не погубившим всё предприятие. Кроме того, Феб (Аполлон) — бог солнца, — вняв молитве оскорбленного грубым отказом Хриса, наслал на греков чуму. (Хрис — жрец Аполлона — явился в лагерь греков с просьбой к Агамемнону вернуть плененную им дочь, Хрисеиду. Агамемнон отказал). Таким образом, выходит и вовсе страшная картина: «музический» гнев — гнев, несущий смерть.

Как бы там ни было, но я, отшвырнув телефонную трубку, буквально навалился на стол, подхватил с него револьвер, сунул его — револьвер этот — себе в карман, а затем, не глядя уже на Молжанинова, бросился к Бруту…

— Вот это, — Можайский, — напрасно!

— Юрий Михайлович, я…

Можайский снова похлопал Вадима Арнольдовича по плечу и, щурясь, чтобы притушить улыбку в глазах, пояснил:

— Лишиться такого помощника, как вы, Вадим Арнольдович, решительно не входит в мои планы. Поэтому запомните на будущее… нет! — Можайский усмехнулся. — Зарубите себе на носу: не поворачивайтесь спиной ко всякого рода мерзавцам, не убедившись верно в том, что они совсем безоружны! Ведь что могло получится?

— Я…

— А получиться, — не обращая внимания на явный протест Гесса, продолжил Можайский, — могло вот что!

— Юрий Ми…

— У Молжанинова мог оказаться другой револьвер: хоть в ящике стола, хоть в кармане. Мог оказаться нож…

— Но…

— Не спорьте, Вадим Арнольдович! Не спорьте. Мог оказаться.

— Да я…

— А вы, — Можайский особенной интонацией выделил это «вы», — повели себя неразумно. О чем вы думали, когда бегом отправились к Молжанинову, вместо того чтобы мои поручения исполнять?