Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
«Вадим Арнольдович Гесс?»
«Так точно!»
Зволянский быстро прошел в кабинет (оба чиновника — за ним следом) и, подойдя ко мне, энергично пожал мне руку:
«Наслышан, наслышан!»
Это могло показаться весьма лестным, ведь он, Зволянский, не только первым пожал мне руку, но и вообще не пожал ее Молжанинову, хотя тот какое-то мгновение и простоял с протянутой для рукопожатия рукой! Но очень быстро я сообразил: это лестное действо было призвано отвлечь мое внимание — искренность в нем если и была, то занимала
«Ну, показывайте!» — это Сергей Эрастович обратился ко мне, по-прежнему как бы обходя Молжанинова стороной.
Я указал на тело Брута.
«Сергей Эрастович!» — заговорил тогда Молжанинов.
«Потом, всё потом!» — перебил его Зволянский, подходя к трупу и присаживаясь подле него на корточки. — «Это…»
Опять ко мне.
«…и есть тот самый человек, которого на ваших глазах застрелил Семен Яковлевич?»
Я понял, что фарс начался.
«Да, — ответил я, и сделал это достаточно прохладным тоном. — Он самый и есть».
«Кто он?» — Зволянский явно подметил холодок в моем голосе, но постарался сделать вид, будто ничего не случилось. — «Судя по виду, секретарь?»
«Сергей Эрастович!» — мне стало противно.
Зволянский от трупа обернулся на меня, в его умных глазах промелькнуло сожаление. Именно промелькнуло, потому что тут же глаза Сергея Эрастовича вновь стали просто умными — без какого-то особенного выражения:
«Ах да, — сказал он тогда, — а ведь и я его знаю! Это же, — он отвернулся от меня и посмотрел на Молжанинова, — и вправду ваш секретарь, Семен Яковлевич… как бишь его… Аркадий… Аркадий…»
«Васильевич», — «подсказал» Молжанинов.
«Верно: Васильевич!» — Зволянский поднялся и встал во весь рост. — «У него еще какое-то странное прозвище было… Цезарь?»
«Брут».
«Ну да, конечно! — фарс продолжался. — Брут!»
«Сергей Эрастович!»
«Да, Вадим Арнольдович?»
«К чему всё это?»
«О чем это вы?»
«Да ведь мы же оба знаем…»
Зволянский круто повернулся к Молжанинову:
«Знаем?» — спросил он с непередаваемой, но, как мне показалось, грозной акцентуацией. — «Что знаем?»
По видимости вопрос был обращен ко мне, но на деле — к Молжанинову, и Молжанинов, разумеется, поспешил на него ответить:
«Помилуйте, Сергей Эрастович! Я в такой же растерянности, как и вы!»
«Ах, вот как!» — Зволянский вновь повернулся ко мне. — «Не понимаю вас, Вадим Арнольдович: о чем вы говорите?»
«Я, — мой голос задрожал, но я постарался взять себя в руки, — говорю… — пауза, — что вы, Сергей Эрастович, зачем-то принимаете меня за дурачка!»
Решительно очерченные брови Зволянского выгнулись еще более решительной дугой:
«Вам плохо, Вадим Арнольдович? Вижу, Можайский совсем вас загонял… вот что, мой дорогой, давайте поступим так: прямо сейчас вы отправитесь
«Вы хотите избавиться от меня?»
Зволянский — другого слова не подберешь! — вперился в меня своим взглядом и вдруг — и снова лишь на мгновение! — во взгляде этом опять промелькнуло сожаление. Даже, сказал бы я, смесь сожаления и смущения: Сергей Эрастович явно стыдился того, что вынужден был делать!
«Вадим Арнольдович, — четко, но не грубо произнес он. — Я понимаю: дело, по которому вы ведете следствие, важно чрезвычайно. Настолько важно, что и слов-то подходящих нет на то, чтобы ими это дело описать. И важность эта давит на вас, заставляет вас говорить и поступать… необдуманно. И все же: постарайтесь понять».
Зволянский так и сказал: «постарайтесь понять» — без уточнений того, что именно я должен был постараться понять. Но я его понял и сам немного устыдился: нелепо ведь думать, что директор Департамента полиции только из вредности характера станет разыгрывать комедию перед младшим чиновником! Раз уж Зволянский вел себя именно так, значит, у него на это были особые причины. Уважительные, а не склочные. Расчетливые, а не мелочные.
Я, повторю, устыдился:
«Прошу меня извинить, Сергей Эрастович», — не без смущения пробормотал я и засобирался прочь.
«Пустяки!» — немедленно отозвался Зволянский. В его глазах появилась улыбка.
«Я вам точно больше не нужен?»
«Совершенно».
Я пошел к двери, но, почти дойдя до нее, остановился: меня осенила новая мысль:
«Только один вопрос, Сергей Эрастович! Вы позволите?»
Я указал рукой на Молжанинова, показывая, что вопрос будет обращен к нему, а не к самому Сергею Эрастовичу.
Зволянский и Молжанинов обменяли быстрыми взглядами.
«Что за вопрос?»
«Фабрика. Почему сгорела фабрика?»
— Подождите! — Чулицкий. — Так вы узнали причину пожара?
— Да.
— Так что же вы нам головы морочили?
Гесс слегка пожал плечами:
— Нет, Михаил Фролович, не морочил. Просто не договаривал.
— Но почему? Мы тут предположения разные делали, а вы, оказывается, всё это время знали истинную причину!
Гесс вновь едва уловимо пожал плечами:
— Хотел дождаться своей очереди!
Чулицкий посмотрел на Вадима Арнольдовича с изумлением. И вдруг рассмеялся:
— Ну и педант! Можайский! Как только ты с ним работаешь?
Можайский тоже пожал плечами:
— Нормально работаю.
Гесс, ничуть не обидевшись на откровенный намек на его немецкость, просто спросил:
— Так мне говорить о причине пожара?
Чулицкий усмехнулся:
— Да уж, сделайте милость!
— Так вот, — продолжил тогда Гесс, — уже у двери меня осенила идея, и я, чтобы ее подтвердить или опровергнуть, решился задать вопрос.