Антология осетинской прозы

Хетагуров Коста Леванович

Пуля была еще теплая — невесома, почти с ноготок.

— Спасибо, Музыкант, врага надо знать.

Опять смешок, уже поглуше и загадочней. Гоша объяснил насупившемуся Темыру:

— Это прозвище у Петра такое. Любит на досуге побренчать на фортепиано.

— Ну, ну, — усмехнулся Темыр, поправляя очки. — Сиднем сидеть — добра не нажить, пулям кланяться — смерти в пасть угодить. Как рука, Виктор? Беспокоит?

— Болит, но это… не страшно, — сказал пострадавший таким тоном, будто боялся, что его тут же госпитализируют и он не увидит исхода боя.

— Ручаюсь, до свадьбы заживет, — поддержал товарища неунывающий

Гоша.

— Будем считать, что потерь не понесли. Нас пятеро, их неизвестно сколько. Если дезертиры… диверсанты вооружены автоматами, придется туго. Стрелять только по цели. Выждать, высмотреть и бить наверняка, наповал. Они обречены, захлопнуты в собственной ловушке, а за нами горы… Горы! Рассыпаться по лугу им резона нет. Вот мы и оцепим кошару скрытно. Приказаний моих не ждите. Действуйте по обстановке. Берегите друг друга. Петр, помоги Виктору. За дело, товарищи, — повторил Темыр сегодняшнее напутствие Коста Сагова.

Когда пригасли шорохи бойцов, уползающих в обхват шалаша, Темыр не мешкая потянулся к торчащему над ущельем утесу, с которого прежде пастуший глашатай сзывал гостей. Обрыв прикрывает бандитов с тыла, контролировать с той стороны подходы к своему логову едва ли станут. Риск есть, и большой — и ребята могут приголубить по нечаянности, и свалиться в пропасть недолго, если подведет скала — но иного выхода нет. Тем более отправлять туда кого-либо из красноармейцев никак нельзя.

Мало-помалу, крадучись, подбирается Темыр к выступу. Перевалится с боку на бок или через спину и прислушается. Переберется на четвереньках от камня к камню, и замрет. То карабин загодя выбросит вперед, то прижмет его к себе с опаской и надеждой. Руки и колени исцарапаны, зудят, но он старается не замечать этого. Каждое усилие требует энергии, и транжирить ее по мелочам было бы излишним роскошеством.

Передохнул в углублении скалы, отдышался, выглянул из-за низкорослой березки, измочаленной ветрами.

Так оно и есть. Летняя кошара мало пригодна для ночевки дождливой осенью. Бандиты утеплили ее сеном из запасов пастухов, оставив лишь вход и две бойницы по бокам. Как же еще назвать эти просветы — лазы в их собачьей конуре? Шалаш молчит, и это не к добру. Одно неловкое движение, и тебя вмиг изрешетят пулями.

Не зря тревожился Темыр — из входа в логово полоснула рассыпчатая очередь. Неужто кто-то из ребят высунул голову? «Осторожней, родные!» — еле слышно прошептал Темыр и, вздрогнув, упал ничком. Теперь наугад строчили из боковых лазов. Значит, их трое. Как он раньше-то не догадался: три бойницы — три бандита. И у всех автоматы. Но почему они всполошились? Почуяли угрозу окружения? Или красноармейцы заняли открытые позиции? Если бы хлопцы сообразили, когда и как стрелять. Вспыхнул огонь — не зевай, опереди врага, чтобы не успел нырнуть в лежбище.

Темыр находился ближе к правому просвету в шалаше и ни на секунду не сводил с него глаз, усиленных линзами очков. Уж на таком-то расстоянии — метров тридцать всего! — грешно промахнуться. В лазе закопошились, он спокойно прицелился и спустил курок. В то же самое мгновение короткая очередь срезала кривую ветку березки за спиной. И опять наступило тягостное молчание. И опять томительное ожидание… Потом один за другим прогремели винтовочные выстрелы, тут же накрытые частыми автоматными нахлестами.

Это повторилось еще и еще раз.

Поединок продолжался с небольшими, словно кем-то рассчитанными, интервалами. Нервы напряжены до предела: кто кого перехитрит, кто кого раньше возьмет на мушку. По одиночным выстрелам чекистов те едва ли поймут, сколько их, и тем отчаянней будут огрызаться.

Из шалаша выплеснулась длинная лихорадочная очередь. В ответ одновременно грохнуло четыре выстрела, и автомат захлебнулся. «Молодцы, ребята! Залпом угомонили подлеца». Сомнений на этот счет у Темыра не оставалось — с той стороны перестали поливать осаждавших свинцом. Зато вновь ожили боковые бойницы. Зло взяло за сраженного дружка или ужас смерти обуял поганцев? Прегрешения лишили рассудка или на милость и пощаду не надеются? Во всяком случае, складывать оружие не помышляют. Пусть так. С безумцами легче справиться.

Внезапно перестрелка вспыхнула с прежней яростью и так же неожиданно оборвалась, будто бой был окончен. Темыр не перенес гнетущей паузы, выпалил в ближайший лаз, и тогда автомат застрекотал по всей окружности да с такой лютостью, что, казалось, бандит осатанел, в беспамятстве опорожняя попадающие под руки обоймы.

«Эге… Да он же остался в одиночестве. Страх бросает его от бойницы к бойнице, он мечется, словно решил довести автомат до белого каления. Хлопцы не дают ему опомниться — пристрелялись-таки к лазам».

И произошло непостижимое. Покрытие шалаша сначала загадило, задымилось, потом по нему заплясали бледно-оранжевые языки пламени, и, набрав силу, стали пожирать слоистые наклады сухого сена. Дыхание ущелья достигает нагорного луга, огонь все разгорается и уже полыхает вовсю, захватывая логово со всех сторон. Вскоре обнажились хворостяные перекладины, они вот-вот подгорят, и злодей или задохнется или выползет из норы.

Ума не приложит Темыр: кто и каким образом подпалил шалаш? И неужели его обитатель не подозревает о грозящей ему беде? Теряясь в догадках, приник к скале, пережидая клекот автомата. А когда поднял голову, обомлел. Что за чертовщина? Шалаш будто бычьим языком слизнуло. Протер очки — видение пустоты не исчезло. Уж не ослеп ли он? Был гадюшник и нет его. Только костер потрескивает на месте прибежища бандитов. А где же ребята? Что с ними?

Красноармейцы столпились в сторонке, метрах в десяти от сожженной кошары. Темыр увидел распластанного на куче сена Музыканта и побежал к нему, подхваченный предчувствием несчастья.

Гимнастерка Петра была распорота до пояса, грудь залита кровью. Карие глаза, не замутненные предсмертной мукой, безучастно уставились в белесое небо.

Темыр снял шапку. Ребята последовали примеру старшего. Бледные как саван, они неотрывно глядели на спокойное лицо товарища, на эти тонкие руки, которые умели извлекать из любимого фортепиано такие звонкие, ликующие звуки…

Смерть впервые коснулась молодых ратников черным крылом. Пройдут дни, недели, а может быть, и месяцы, пока юношеская печаль по утрате отольется горестным опытом души.. Так уж устроен человек, на пороге возмужания он менее восприимчив к жесткости испытаний и потерь.

— Не уберегли мы тебя… Прости…

Слова комом застряли в горле Темыра. И слез не сдержал.. Не смог утаить от соратников страданья.

Приподнял Петра за плечи. Гоша и Вася подхватили бездыханного друга и бережно понесли к спуску.