Антология осетинской прозы
Шрифт:
— Вот и прошло наше время, мельница, — проговорил он вслух. — Никому мы с тобой не нужны…
Раньше, когда он проходил по деревенской улице, все наперебой приглашали его: «Зайди в дом, Кудзан. Окажи честь, отведай хлеб-соль». Но Кудзан заходил не в любой дом. Он знал, к кому идти. К председателю колхоза, бригадиру, парторгу, счетоводу…
…Пройдя немного, он остановился. Присел под старой развесистой ивой. Эту иву он сам посадил. Любил когда-то посидеть здесь в тени, отдохнуть. Была тут когда-то и скамейка. Теперь ее нет, а ива постарела. Кора потрескалась, покрылась паршой. В стволе образовались дупла. Дереву лет сорок,
Отсюда мельница видна как на ладони. Кособокая, вот-вот развалится. И только опорные столбы стоят, как стояли. «Все-таки дуб вековечное дерево, — подумал о столбах Кудзан. — Сколько же лет стоит эта мельница? До меня был мельником Гарсо, — он загнул палец, считая, — до него — Лексо, а еще раньше — Ника. И каждый что-то обновлял. То пол, то двери, то жернова… А эти дубовые столбы никогда не меняли. Стоят себе и стоят. Да-а, крепкое дерево…»
Кому теперь нужны дубовые столбы? Бетон в ходу, железобетон. Кудзан снисходительно усмехнулся. Ему вспомнилось, как возле правления поставили столбы для ворот. Два года прошло с тех пор, а бетон уже сыплется понемногу, разрушается. Кое-где, как ребра, обнажились железные стержни арматуры…
С запада, с гор веет свежестью. Тихо шелестят листья старой ивы. Кудзану кажется, что он понимает тайный язык листьев. «Добро пожаловать, старый хозяин, — слышится ему. — Недолго нам осталось жить на свете. Задуют зимние ветры, и не выдержу я, повалюсь на землю. Повалишься и ты…»
В горле у Кудзана запершило, дыхание сперло, и он закашлялся. Придя в себя, он вытер ладонью слезы, глянул в пустой живот ивы и покачал головой: «Нет, Кудзан никогда не был таким слабым и водянистым, как ива. Кудзан всегда был твердым, как дуб. Но и дуб не живет вечно…»
Да, большим уважением пользовался в народе Кудзан. Только хвалу он слышал от людей. Заслуженную хвалу… А теперь? Кому он нужен? Вчера у его соседа Аруса были гости. Сидели во дворе, в тени орехового дерева. Слышался смех, звон стаканов. Кудзан прошелся так, чтобы его видели. Прошелся раз, другой, но Арус и не подумал его пригласить. А раньше, всего лишь несколько лет назад все было иначе. Тогда Арус нуждался в нем. Соседское зерно Кудзан всегда молол вне очереди. И вот она, благодарность. Арус даже здоровается с ним как-то нехотя, небрежно. Забыл, наверное, как повторял когда-то на собраниях, да и на улице: «Такие люди, как Кудзан, являются истинным украшением нашей деревни».
Без малого полвека проработал Кудзан на мельнице. Полвека вдыхал мучную пыль. Днем и ночью крутились жернова. Летом и зимой и даже в самые лютые морозы. Кудзан проламывал лед, и шум жерновов не стихал ни на минуту. Все эти годы он был словно прикован к мельнице. Забывал о семье, о больной своей жене. Не знал отдыха, никогда не выезжал из деревни. Он был нужен людям и, как мог, служил им. Если бы взять теперь и выстроить в ряд все те мешки с мукой, что вышли из его мельницы, как далеко бы протянулся ряд!
Но никому до этого нет дела. Забыт Кудзан. Лишь дочь его единственная иногда вспоминает, захаживает к нему. Но дочь и сама уже старуха. Своя семья у нее, свои заботы. В последнее время ему кажется, что он и дочери уже в тягость…
Обида точит его сердце, и даже здесь, под ивой нет ему покоя. Что ж, посидел и хватит. Кудзан встает, в последний раз оглядывается на свою мельницу и направляется к деревне. Тяжело идти в такую жару. Не хватает воздуха, подгибаются
Слава богу, все, что человеку нужно, у него есть. Корова, свиноматка, поросята, сад, виноградник. Хлеб — в сельмаге, обед — в столовой. Не хватает только человеческого тепла, участия. Он старше всех в деревне. Ровесники его давно ушли в царство мертвых. Да и тех, кто помоложе был лет на пять, на шесть, — тоже не осталось.
Тяжело идти Кудзану, но он торопится, шагает без отдыха. Тревога одолевает его. Вспомнилось, а может, только кажется, что он не выключил плитку на веранде. Поставил чайник и забыл о нем. А в такую жару и одной искры достаточно. Ах, старость, старость! И людей, как назло, нет в деревне. Все на сенокосе…
Спешит Кудзан, ног под собой не чует. Доковылял до деревни, остановился, смотрит — дыма не видать, дымом вроде бы не пахнет. Значит, выключил все-таки плитку! Облегченно вздохнув, Кудзан присел на скамейку у крайнего плетня и тут же вскочил. Дым! Пригляделся — действительно дым. Сердце обмерло. Что же теперь будет? Стыд и позор на весь мир. Люди скажут, сожалея: «Дожил старый Кудзан. Даже присмотреть за собой не может. Лучше умереть, чем так жить»…
— Смотрите, смотрите! Кудзан бежит! — услышал он восторженный мальчишеский вопль. — Смотрите, какой быстрый!
Свернув на свою улицу, Кудзан увидел Хетион, жену Аруса. Она спускалась сверху, от родника, несла на коромысле ведра с водой. «И она уже старуха», — мельком подумал Кудзан, а ведь и Арус и Хетион были намного моложе его. Вдруг женщина сбросила коромысло с плеч и закричала в ужасе:
— Горим! Ой, горе мне! Ребенок там, ребенок!..
Кудзан не верил своим глазам. Горел не его дом, а соседский. Дом Аруса горел. Услышав о ребенке, Кудзан непроизвольно прибавил шагу. Вбежал во двор и отшвырнул в сторону свою палку. Так отшвырнул, словно она никогда больше ему не понадобится. А языки пламени жадно облизывали карниз веранды. Столбы на крыльце, оконные ставни.. Огонь стремительно разрастался, пожирая иссохшее в летнюю жару дерево. Кудзан поднялся на тлеющее крыльцо, толкнул плечом дверь. Ворвался в комнату и, задыхаясь в чаду, стал шарить, искать ребенка. Глаза Кудзана слезились, грудь разрывал кашель. Старик ударил ногой дверь, ведущую в другую комнату, и услышал слабый детский плач. Разглядев в дыму колыбель, Кудзан бросился к ней и схватил ребенка на руки. Через дверной проем уже нельзя было пройти, — в комнату рвался огонь. С ребенком на руках Кудзан полез в окно. Подоконник еще не занялся, слава богу, и старик кое-как перевалился через него и подошел к обезумевшей Хетион. Увидев ребенка, она ожила, схватила его, прижала к груди и заплакала от радости.
— Внучек мой! Отрада души! Солнышко мое ясное!..
У горящего дома собирались люди. Бежали с ведрами и просто так, поглазеть. Старики, старухи, дети — те, кто оставался в деревне в пору сенокоса. Пытались залить огонь водой, но тщетно, — пламя уже охватило крышу.
— Ой, горит, горит! — заголосила Хетион. — Пропало все, пропало!
— Зря теряете время! — крикнул Кудзан старикам, суетившимся с ведрами. — Надо хоть вещи спасти, хоть что-нибудь!