Антология осетинской прозы
Шрифт:
Перед самым носом «рамы» возникло, распустилось, как одуванчик, белое облачко, и в тот же миг Серафима услышала глухой взрыв. Одуванчики один за другим вырастали возле самолета, но тот летел себе целый и невредимый.
Серафима подметала в комбатах, и веник едва не валился из ее рук. Девушка думала о самолете, об этой «раме». Каждый раз она уходит невредимой, и все знают — теперь жди беды.
Прямо над их домом небо раскололось на две половины. Черный «мессершмитт» вынырнул из облаков, и нельзя было остановить его, как нельзя остановить удар ножом,
Серафима сама не заметила, как оказалась возле матери.
В глазах Госка было такое спокойствие, будто о войне она и слыхом не слыхала. Но Серафиму не обманешь, — каждую ночь мать молится о муже и о сыне.
— Что ты стоишь?! Бежим в окоп! — задыхаясь, крикнула девушка.
— Солдат в селе уже нет, — сказала Госка, — ушли солдаты… А мы на что ему сдались?
— А если он начнет бомбить?
— Кого же он будет бомбить? — усмехнулась Госка. — У нас тут кроме чапельника ничего нет.
Где-то за селом, над обугленными стенами разрушенной фермы снова возник зловещий гул. Время побежало, выплеснулось, как вода из опрокинутой чаши. Надо было что-то делать…
Серафима схватила мать за руку и не отпускала ее.
— Опять летит! Бежим! Я без тебя не пойду!
Небо лопнуло, разлетелось железными осколками…
Серафима потащила мать в убежище.
Теперь между ними и искалеченным небом было еще немного пространства. Серафима села, прислонившись спиной к стене и руками упираясь в пол. Земля приятно холодила руки, успокаивала. Девушка заметила, что сидит на соломе, и вспоминала, как Дзиппа принес солому из сарая и сказал:
— Это вам вместо дивана…
Солома таила в себе едва ощутимую влагу и тепло, и страх Серафимы понемногу проходил.
— О господи всеславный! — услышала она голос матери. — Возьми под свое крыло и защити тобою созданный народ! Услышь слова тех, кто честно жил на этой земле и не успел насытиться жизнью…
Слова будто склеивали трещины раненого неба. Слова вспыхивали искрами надежды, доносили до усталого солдата улыбку любимой девушки, слова становились броней для идущего в атаку, броней, которую пуля не берет…
Девушке не верилось, что будущее возможно, и мыслями она бежала в прошлое. Там была радость, бескрайний мир. Там они оставила тропы, по которым не успела набегаться вдоволь.
…Играли в прятки. Соседские мальчишки и девчонки. Чем больше играющих, тем интересней игра. Каждое место, где кто-то прячется, — новая загадка. Пройти мимо этого места, значит, быть обманутым. Сколько тайников найдешь, столько раз выиграешь. Все уже водили — кто два раза, кто три. Кайти же и Серафиме пока еще не пришлось жмуриться, считать громко, с паузами до ста, закрыв лицо кепкой, пропахшей потом. Мальчишки и девчонки старались
Все давно уже привыкли видеть их вместе, как привыкают к двум колесам одной телеги.
Серафима ничего не знала и не понимала, пока не услышала однажды:
— Если бы не Кайти, рыбы Ирафа давно бы съели тебя…
Эти слова ей сказала мать в присутствии Кайти, как бы сообщая самую приятную весть. Эти слова не раз еще говорили ей, и она привыкла к ним, как к звездам, которые зажигались по вечерам. Уалинка, встречая Серафиму, всегда вспоминала, как сын ее спас на реке девочку. Кайти стал самой светлой мечтой Серафимы. Кайти — дерево, Серафима — его тень…
— Такое место я нашел, что и за год нас не найдут, — шептал он девочке. Мальчик пылал огнем, ему хотелось скорее показать свой тайник. — Беги за мной и не оглядывайся…
Тот, чья очередь была жмуриться, считал во весь голос:
— Раз! Два! Три!..
Слова эти, словно камни величиной с кулак, летели, подгоняли прятавшихся.
Кайти бежал к дому Маро. Возле плетня он остановился, глянул назад:
— Быстрее!
— А если Маро застанет нас? — встревожилась Серафима.
— Давай, давай! Ее нет дома.
Если бы, перепрыгнув через плетень, они спрятались за сараем во дворе, их и тогда бы никто не нашел. Ребята не то что во двор, даже к тутовнику, росшему у ворот Маро, подойти боялись…
Маро следовало бы родиться мужчиной. Она была не по-женски крупна, голос гулкий, как эхо в горах, шаг длиной в сажень, а взгляд такой хмурый, будто она ни разу не улыбнулась со дня рождения. Ласкового слова от нее никто никогда не слыхал… Самым отчаянным из мальчишек удавалось иногда забраться на тутовник. Они надеялись, что хозяйки нет поблизости, но Маро появлялась, будто из-под земли. Никого никогда не ругала и поймать не старалась, но второй раз лезть на это дерево никому уже не хотелось…
Во дворе стоял стог сена. Как поставил его сын Маро, работавший чабаном, так он и стоял.
Кайти и Серафима залезли в сено, разгребли, растолкали его — получилось гнездо, в котором можно было даже сидеть. Девочке казалось, что шорох сена покрывает даже шум быстрого Ирафа, и она спросила:
— Ее, правда, нет дома?
— А ты не видела, какой замок висит на двери?
Когда Серафима поверила, наконец, что Маро нет дома и ничто не угрожает им, послышались крики ребят:
— Кайти! Серафима! Вы-хо-ди-те! Больше не играе-е-ем!
Кричали по одному, кричали хором. Крики становились все тише и тише. Наверное, ребята устали ждать их и ушли. В стогу было так тепло и тихо, как в сказочном доме. И Серафима уснула, опустив голову на плечо Кайти…
Враг сбросил бомбу на сладкий сон ребенка.
Серафима почувствовала, как закачалась земля. На голову посыпались комья, в глазах потемнело…
Когда рыли убежище, ни Дзыцца, ни Маро не знали, что бомба весит столько же, сколько сама земля. Знай они об этом, наверное, и окоп рыли бы поглубже, и потолок настилали попрочнее.