Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 29. Семен Альтов
Шрифт:
— На сегодня достаточно! Дадим нашим чувствам окрепнуть. Я пошел.
— Как пошел?! Куда это ты пойдешь из дому? Венечка, оставайся! Не пущу! — Лидия Михайловна встала в дверях. — Только через мой труп!
Бунин попробовал протиснуться, не тут-то было!
— Лидия Михайловна, вы страшная! Другие меня провожали с хлебом и солью, а вы предлагаете через ваш очаровательный труп! Позвольте пройти!
— Хоть один поцелуй!
— Где один, там второй! Я не привык целоваться в первый же вечер! К тому же в нашем возрасте не надо этим злоупотреблять!
— Будем
— Если выпустите — поцелую, — Вениамин Петрович решил схитрить.
— Ладно. Только по-честному! — Лидия Михайловна набрала воздуха и впилась таким поцелуем, будто всю жизнь томилась в монастыре. Бунин стал постукивать по спине, наступил на ногу, начал сжимать ее шею, только тогда она оставила чужие губы в покое.
— Ах! — вздохнула Лидия Михайловна. — Какая сладость!
Бунин привалился к стене, хватая ртом воздух: «Воды! Воды!» Лидия Михайловна принесла бокал шампанского: «За наше счастье!» Очухавшись, Вениамин Петрович нахлобучил ковбойскую шляпу и попытался открыть замок.
— На себя и влево, — направляла Лидия Михайловна, поглаживая его спину. — Какой ты крепенький! Так я могу надеяться?
— Сразу ответ дать не могу. — Бунин злился, не справляясь с антикварным замком в виде рассвирепевшего льва. — И замок у вас плохо открывается! Женитьба — серьезный шаг. Это вам не развод.
— Пусти. — Лидия Михайловна одним движением распахнула дверь. — Тут дело привычки. Научишься открывать в момент.
— Всего доброго. — Бунин быстро захлопнул за собой дверь.
…Он шел по улице, глубоко вдыхая пахнущий осенью воздух.
— С виду приличная женщина, а по сути пиявка! Женишься, а потом с утра до вечера занимайся любовью — нашла дурака! Пару таких поцелуев — инфаркт!
Чем дальше уходил от дома Лидии Михайловны, тем спокойнее билось сердце, входя в размеренный ритм.
— Но женщина, конечно, высокого класса! С такой пройти по улице — все ахнут! А может, с непривычки заколотило? Если постепенно, может, втянусь? Но приготовление пищи недолюбливает! Все из магазина, а с моим желудком на покупном не протянешь! И случись не дай бог что — искусственного дыхания от нее не дождешься! Не то что Ирина Сергеевна! Любую инъекцию — пожалуйста, и все по-матерински, без поцелуев. С таким медперсоналом жить и жить!..
Выходит, одними сухарями питаться? Доведет до истощения, потом витаминами колоть будет! В обед три укола, на ужин два! Вот такое меню!..
Вера Павловна, бронетанковая моя, где твои булочки с кремом!..
Измученный сравнениями, Бунин, подымаясь по лестнице, бормотал:
— Жил один и не умер! Станет худо, сам «Скорую* вызову! Телевизор есть, кот Игнат есть, и не надо ни с кем целоваться, наоборот, храпи в свое удовольствие!
Он открыл дверь, прошел на кухню, налил обезумевшему от голода коту молока, включил телевизор, который начал привычно мелькать, и сел за стол. Долго сидел, подперев седую голову руками. Встал, поморщившись от боли в пояснице, взял лист бумаги, карандаш и начал составлять картотеку невест.
Замерзнув, Бунин потрогал
От неожиданного звонка его передернуло.
— Кто там так поздно?
Стальной голос ответил:
— Открывайте! Свои!
Вениамин Петрович открыл. Отодвинув его, вошла женщина неопределенного возраста.
— Снимайте! — Она повернулась к Бунину спиной, высвобождаясь из пальто.
Дама по-хозяйски огляделась, провела пальцем по буфету и покачала головой:
— Грязно живете, Бунин! Олеся! — женщина протянула руку.
— Добрый вечер! А вы по какому вопросу, собственно?.. — спросил Вениамин Петрович. Олеся отхлебнула из стакана чаю:
— Плохо завариваете. Гвоздь в стену вбейте…
— Зачем?!
— Я сказала: вбить гвоздь! Молоток на телевизоре. Я два раза не повторяю!
— Вы из милиции? — Бунин нашел гвоздь и с пяти ударов вогнал его в стену вместе с пальцем.
Олеся села на диван, покачала головой:
— Жестковато. Храпите?
— Еще как! — рассердился Вениамин Петрович.
— Придется отвыкать. Ну что, небось одному плохо?
Бунин пожал плечами.
— Будет в два раза лучше! Так и быть, остаюсь! — Олеся откинулась на спинку дивана и протянула вперед ногу в коричневом сапоге:
— Сними сапоги и переключи телевизор на другую программу! Сейчас увидишь, как надо заваривать чай!
Вениамин Петрович вздохнул, опустился на колени, взялся руками за сапог и начал тянуть.
Лет десять назад на студии снимали кино о Пушкине, об Александре Сергеевиче, царство ему небесное!
Снимали эпизод у дома Пушкина, что на Мойке. Выходит артист на балкон, говорит: «Пушкин помер!» И народ внизу дружно убивается. Тысячи под три было народу плюс любопытные. Их гоняют, а они, естественно, просачиваются в кадр. А всех надо одеть под девятнадцатый век. Не годится, чтобы народ, узнав о гибели Пушкина, убивался в джинсах, в дубленочках. Но при советской власти деньги на кино были.
Снимал режиссер Игорь Станиславович. Талантливый, но когда съемка — зверь. И укусить мог. Одному актеру ухо левое откусил. Другому палец. Вот он в мегафон и гавкает: «Приготовились! Дубль 6402!»
Он еще не договорил, народ хором как зарыдает!
Одна дама в соболях на асфальт гикнулась, ножками сучит, пена изо рта, как из огнетушителя. То ли эпилепсия, то ли тянет на эпизодическую роль, потому как с деньгами худо.
Режиссер орет: «Стоп! Стоп! Прекратить истерику! Вам же еще не сказали, что Пушкин умер! Вы надеетесь, что он жив! Пока актер на балкон не выскочил, не сказал: «Пушкин умер!» — ни одна сволочь не ревет! А вот когда рукой махну, слезами залейтесь!»
Народ понял. Слезу скупую смахивают, ручей берегут под кончину.