Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 29. Семен Альтов
Шрифт:
Летим. У Сергея на лице убытки. Понесли еду. А в бизнес-классе можно себе ни в чем не отказывать. Сергей мрачно ест и пьет без остановки, прикрываясь моим именем.
«А будьте-ка нам добры, Семену Теодоровичу еще коньячку! Пирожного! Горячего!»
Лету девять часов. Стюардесса не присела.
Во Владивостоке Сергея выносил на себе. Судя по тому, как он пел, разницу в цене на билеты отбил.
Гастроли в Кемерове.
Живу за городом в закрытой гостинице. Судя по удобствам и по тому, что персонал
Уставший после концерта, лежу в постели и начинаю смеяться.
Потолок надо мной зеркальный! Но зеркало некачественное, кривое. При повороте головы, как в комнате смеха, физиономия искажается до дебильной. А если тут занимаются сексом? Отраженное тело партнерши меняет пропорции на глазах… Обхохочешься, трахаясь.
А утром представил: кувыркаешься с уродиной, а в зеркале на потолке королева! Тоже вариант!
Эротика по-кемеровски.
Восьмидесятые. Концерт в Тобольске. На сцене получаю записку: «Семен Теодорович! Заканчивайте концерт, в овощной завезли немецкую обувь!»
Кто-то пошутил. Смотрю за кулисы. Организаторы строят дикие рожи, тычут рукой на часы, пилят горло ладонью. Что-то случилось!
Раскланиваюсь. Ухожу за кулисы. Меня кидают в машину. Мчимся в ночь. Выходим. Овощной магазин!
В контейнерах картошка, капуста и два короба, полные обуви!
Тобольск в те годы работал с немцами по бартеру. В Германию шла нефть, оттуда товары. Почему обувь завезли в овощной?
До закрытия десять минут. Мрачная продавщица, догрызая морковку, спрашивают, какой у жены размер. А наш размер надо еще перевести в заграничный. Потом обратно.
Туфельки, сапожки, ботиночки… Отобрали пять пар; за каждую советская женщина продала бы дьяволу душу!
В Питере, чувствуя себя волшебником, вывалил на пол сокровища. Жена, как Золушка, кинулась примерять. Не налезла ни одна пара! Ни одна!
Лариса плакала до утра. Умоляла — никогда ничего не привози!
Я родом из Лапландии, в душе Дед Мороз, по-прежнему таскаю подарки. Но только такие, которые не надо надевать на себя.
…Если от ваших подарков плачут — что-то не так.
Восьмидесятые. Учусь в Технологическом институте.
Там же станция метро. Напротив Институт метрологии. На крыше табло. Число. Время. Температура воздуха. Над цифрами лозунг «Слава советской науке!». А кто спорит?
Апрель месяц. Уже можно ходить без пальто. Вдруг заклинило механизм и выпало на табло: температура плюс 67 градусов!
И все это под лозунгом «Слава советской науке!».
Транспорт встал. Счастливые горожане выпадали из окон.
Так смело против государственного строя в те годы не выступал никто!
1968 год. Заканчиваю Технологический институт имени Ленсовета. В химию вместе с учебой в техникуме уже вбухано десять лет. Столько потребовалось, чтобы понять:
Писать еще и не помышлял. Но уже пошучивал. Устраивал в «Техноложке» день смеха. Едва не отчислили. Значит, было смешно.
Юрий Львович Кузнец преподавал что-то типа политэкономии. Один из тех предметов, которые понять было нельзя, заучить невозможно. А на лекции Кузнеца сбегались студенты из других институтов. Говорил свободно, говорил интересно обо всем. Высокий, улыбчивый, усики, — наш Ричард Гир.
В канун Первого апреля он стоял над раскатанным по полу шуточным «дацзыбао», прикидывая с идеологической точки зрения, что нам за это будет.
Стоя над «дацзыбао», в ответ на наивный вопрос: «Что миг делать дальше?» — Кузнец с высоты своего роста сказал: «Семен, жизнь достаточно неприятная штука. Мужчина должен получать удовольствие хотя бы от работы! Не нравится химия — бросай!»
Через год с химией завязал.
Прошло тридцать лет. Сочиняю всегда с удовольствием. Никогда не было стыдно за то, что читаю со сцены. Мне улыбаются незнакомые люди, аплодируют в залах и еще платят за это деньги!
Иногда возникает подозрение, что жизнь удалась.
2002 год. Во дворе бомжи. С морозами они исчезают как мухи: где-то зимуют, весной оживают. Меня приветствуют издалека, интересуются творческими планами.
Гуляем с Брюсом. У стены пес задирает лапу. Бомж делает то же самое. Заканчивают. Оправляются.
Бомж говорит собаке:
— Ну что, мой друг, мы оба одинаково небрежны!
На газетке разложена нехитрая снедь. Благо баки для отходов рядом.
— Семен Теодорович! Как видите, к чаю все есть! Чая нету! Бальзак всегда поддерживал отбросы общества! Вы у нас тоже писатель! Дайте десять рублей!
В ванной подтекала штуковина, которую называют «полотенцесушило».
Дождались лета. Позвонил в жилконтору. Спросил: отключена ли вода?
Сантехник бодрым голосом:
— Семен Теодорыч! Докладываю. В системе никакой коды нет. Слили до капельки!
Вызываю соседа. В отличие от меня мужик с руками. При себе разводной ключ, молоток. Пытается отвернуть гайку, из-под которой подкапывало. Не идет. Перекосило. Сосед постукивает молотком. Еще молотком. Еще. И вдруг гайка пулей мимо виска, пробивает окно, внизу чей-то стон!
Из отверстия бьет черный фонтан! Нефть?!
Сосед пытается закрыть течь грудью. Струя под давлением сбивает его с ног. Ржавая вода затопила квартиру, вышибла дверь, понеслась по лестнице вниз.
Жена швыряет в воду одежду, пытаясь устроить запруду. Ошалевшая собака барахтается в водовороте.
Стоя по колено в воде, тупо набираю справочную, чтобы узнать телефон аварийной. Тонем!
Сосед нечеловеческим усилием затыкает чем-то трубу. Ниагарский водопад затихает.
Под ногами хлюпает вода. Лица, одежда — все черное. И сильно пахнет.