Антология сатиры и юмора России XX века. Том 35. Аркадий Хайт
Шрифт:
Будучи популярнейшим артистом, всеобщим любимцем и шармёром, Андрей всегда оставался необычайно деликатным и крайне щепетильным в отношениях с людьми. Среди его друзей были два писателя- юмориста — Горин и я. Казалось бы, с вопросами репертуара у него не должно было возникать никаких проблем. Но Андрей всегда стеснялся эксплуатировать дружеские отношения. Если он хотел, чтобы мы что-то написали для него, он долго мялся, мямлил, ходил вокруг да около, прежде чем обращался с просьбой. Однако если вы говорили «да», то он своими нежными руками брал вас за горло, и эти руки уже не знали жалости.
Первый раз он обратился ко мне по поводу своего выступления на Дне радио в Колонном
— Понимаешь, — сказал он, — мне предлагают спеть песенки из моих кинофильмов. Но я уже столько раз их пел. Ну что я с этим опять вылезу? Вот если бы песенкам придумать какую-то форму…
И он тут же начал предлагать и сам же отвергать.
Я люблю сомневающихся артистов, для которых искусство прекрасно тем, что каждый раз начинаешь все сначала. Сам я по характеру человек не очень уверенный в себе, постоянно сомневаюсь, не верю в придуманное, короче говоря, занимаюсь самоедством. Но такого самоеда, как Андрей, надо было еще поискать. Каждую фразу, каждое слово он пробовал на язык, вертел, крутил, «ставил на попа». Все придуманные шутки он в тот же день проверял на своих родных, близких, знакомых и малознакомых, а вечером звонил мне, чтобы сообщить:
— Аркадий, ты помнишь ту фразу, над которой мы дико веселились? Так вот, оказалось, что это бред сивой кобылы…
И все начиналось снова. Когда в своей работе мы отмели вариантов десять, он вдруг сказал:
— Слушай, а нельзя в этом номере с песнями как-то использовать письма?
— Какие письма?
— Ну, которые мне присылают.
И он достал из ящика кипу писем, которых вполне хватило бы для работы почтового отделения небольшого районного городка. Всем популярным артистам пишут поклонники. Естественно, ему писали тоже. Чего только не было в этих письмах! Объяснения в любви, просьбы дать взаймы, ходатайство о снижении срока заключения какого-то расхитителя социалистической собственности, просьбы почаще петь по радио, категорический приказ не петь, а главное, не танцевать. Некоторые писали такую чушь, да еще в таких выражениях, что я, честно говоря, пожалел, что у нас в стране в свое время ликвидировали неграмотность.
Но эти письма натолкнули нас на номер. Мы решили, что Андрей будет читать письма со сцены, а ответами на них будут его песенки. Конечно, в письмах я кое-что изменил, добавил, стараясь сохранять стиль оригинала. Не могу сказать, что как автор я придумал в этом номере что-то особенное, возможно, у другого артиста это бы и не очень прозвучало. Но ведь это был Миронов! Простенький, незатейливый номер он исполнил с таким блеском, с таким изяществом, что потом этот номер неоднократно показывали по телевидению. передавали по радио, выпустили на пластинке «Кругозора» и даже издали в каком-то сборнике для художественной самодеятельности. Это уже было странно. Как могли другие люди читать со сцены письма, адресованные Миронову?
После этого мы сделали еще несколько номеров, и я каждый раз удивлялся, с какой серьезностью, с какой поразительной ответственностью он относился к любому выступлению, будь то первая программа телевидения или дом культуры швейной фабрики. Он всегда знал, чего ждут от него люди, и очень боялся обмануть их ожидания.
— Андрюша, — говорил я ему иногда, — ты же серьезный театральный актер. Ну, зачем тебе вылезать на эстраду? Ты же знаешь, что критики ее считают жанром второго сорта. Тебе там легче потерять, чем найти.
Он на секунду задумывался, очевидно осознавая, какую удобную мишень для критиков представляет собой, исполняя несерьезную песенку или легкую юмореску. И тут же снова включался:
— Секундоньку (его любимое словечко)! А что если нам в этом
Неуемный он был человек. Ему всего было мало. Мало ролей, мало путешествий, мало встреч, мало общения. Когда мы в два часа ночи осоловело поглядывали на часы, Андрей только-только расходился. Если встреча Нового года, чей-то день рождения или просто вечеринка получалась вялой и скучной, он себе места не находил, считая себя ответственным за то, чтобы всем нам было весело и хорошо.
Вспоминаю вечер. Мы сидим в квартире Пэриных. Андрея еще нет. Он должен прийти после спектакля. За столом много интересных людей, каждому есть что рассказать, но я все время ловлю себя на мысли, что жду Андрюшу.
И вот примерно часов в одиннадцать с лестницы доносится звук гармошки. Открывается дверь, и в квартиру вваливаются Андрей и Марк Захаров в сопровождении какого-то гармониста. На них надеты картузы с ярко-красными цветками. Прямо с порога они начинают залихватски петь специально сочиненные частушки. Я сегодня не могу вспомнить ни одной строчки, но разве дело в частушках? Поражает другое: как он умел при своей загруженности, при своей чудовищной занятости найти время, чтобы договориться с незнакомым гармонистом, сочинить частушки, отрепетировать. И все это ради нескольких минут нашей общей радости…
Только не подумайте, что это был какой-то городской весельчак с навечно приклеенной улыбкой. Нет, бывали и у него минуты сомнений, разочарований, недовольства собой. И еще какого! Но мы все с годами посерьезнели, отяжелели, твердо встали на землю обеими ногами, а в нем оставалась эта удивительная легкость, очаровательная несерьезность, то, что называют почти забытым словом «кураж».
Для него актерство было не просто профессией. Оно стало его сущностью. Он все время горел, фантазировал, дурачился. Простую затею, незамысловатую забаву доводил до уровня эстрадного спектакля.
Помню, как несколько лет назад наш друг Игорь Кваша, слегка захандрив, решил не отмечать свой день рождения. Узнав об этом, Андрей тут же обзвонил всех нас и придумал, как мы будем отмечать этот праздник.
В день рождения Игоря без всякого приглашения мы явились к нему в дом, одетые в самое плохое, что у нас было. Горин даже одолжил ватник у слесаря-сантехника и повесил на груди табличку: «Да, я незваный гость!»
Жена Игоря, Таня, была предупреждена, но честно не сказала мужу ни слова. Мы, не поздоровавшись, прошли мимо слегка оторопевшего хозяина в маленькую комнатку, постелили на полу специально принесенные из дома газеты и улеглись на них, дабы выказать свое полное презрение к хозяйским стульям. Затем достали из кошелок собственные судки, кастрюли, тарелки. Разложили на полу хлеб, винегрет, голубцы и поставили бутылку вина. Даже соль и перец мы принесли с собой. Игорь, конечно, сновал возле нас, но мы делали вид, что с ним незнакомы. Такова была режиссерская установка Андрея.
Затем Андрей поднял свой стакан и стал произносить тост. Он красиво и цветисто говорил о том, как мы все любим Игоря Квашу (и это, действительно, была правда), он говорил, как много в нашей жизни значит дружба, и как мы все огорчены, что наш общий друг оказался такой большой сволочью. И торжественно предложил нам всем выпить за здоровье «сволочи».
Игорь хохотал как безумный. Пытался к нам присоединиться, но не тут-то было. Раз нас никто не приглашал, то мы никого и не замечали. У нас была своя компания и свое веселье. Андрей провозглашал один тост за другим. Мы выпили за маму «сволочи», за жену, за папу «сволочи». Принесенная бутылка вина быстро кончилась, и тогда Андрей поинтересовался, нельзя ли в этом доме приобрести бутылку вина.