Антология советского детектива-11. Компиляция. Книги 1-11

Лазутин Иван Георгиевич

— Не хитрит инвалид? — спросил Северин.

— Не похоже, — покачал головой Балакин. — Какой смысл? Он клянется, что первый раз в жизни его видел. Я ему, между прочим, кое на что намекнул. Зачем в его-то положении еще путаться в дело об убийстве, наркотиках и крупном мошенничестве?

— Постой, — сказал я. — А как он к нему попал, если раньше они не были знакомы?

— Вот! — Балакин торжественно поднял палец. — Очень верный вопрос! И ответ на него еще раз свидетельствует, что инвалид, видимо, не врет. Потому что человек с «дипломатом» передал ему привет от давнего знакомого по прозвищу Пиявка. В миру — Ильи

Кирилловича Яропова.

12

Уже через стекло витрины я увидел, что в глянцево-целлулоидном царстве вечнозеленых улыбок в этот ранний час нет ни души. Стол курносой приемщицы пустовал. Тем не менее я наудачу толкнул дверь, и она, тихо звякнув колокольчиком, впустила меня внутрь. Сейчас же колыхнулась занавеска, отделяющая фойе от мастерской, и на пороге появился, что-то жуя, давешний неприятный фотограф с похожими на крылья ушами. Не говоря ни слова, он взял у меня из рук квитанцию, швырнул ее в ящик стола, из другого ящика вытащил большой пакет, вывалил из него кучу фотографий. Быстро и, как мне показалось, брезгливо переворошил ее, нашел, что надо, кинул небрежно в конверт, сунул его мне в руки и, так и не сказав ни слова, дожевывая, вновь скрылся за занавеской.

Я вышел на улицу, вытащил на свет шесть своих изображений, уменьшенных до размера три на четыре сантиметра, и окончательно расстроился. Я суеверен как раз настолько, чтобы огорчиться, спотыкаясь на выходе или возвращаясь с полдороги. Испорченное с утра настроение я также отношу к разряду дурных предзнаменований, свидетельствующих о возможном приближении более крупных неприятностей. Осторожные древние, например, вообще старались в такой день не покидать дом, впрочем, у них, вероятно, не так строго обстояло дело с трудовой дисциплиной. Начало мое настроение портиться в тот момент, когда явившийся вместо очаровательного клерка представитель отряда ухокрылых окатил меня ушатом своего пренебрежения, но окончательно оно подтухло при взгляде на его продукцию. Он ли тут виноват, или правда у меня лицо такое, рассуждать, к сожалению, было поздно. Сегодня последний день сдачи карточек, и, значит, ближайшие два года я буду ходить с таким портретом на удостоверении: совиные, полуприкрытые глаза, зачем-то выдвинутая вперед нижняя челюсть и общее тупое, сонное выражение лица.

Короче говоря, на работу я ехал, внутренне готовый ко всякому. Однако довольно скоро забыл про свои предрассудки, поглощенный, как выразился Северин, «горизонтами сотрудничества», которые открывались перед всеми нами после вчерашних откровений.

На небольшом производственном совещании в комаровском кабинете основным докладчиком выступил Стас.

— Начиная со вчерашнего дня, — сказал он, — наметились две основные линии: наркотическая и букинистическая. К сожалению, никакой связи между этими линиями мы пока не видим. Если, конечно, не считать того, что книгами и наркотиками занимались две поразительно похожие друг на друга женщины.

— Есть еще третья, — заметил я в порядке прений, и все с изумлением повернулись ко мне. Пришлось объяснить: — Не женщина третья, а линия. Я имею в виду рукопись Троепольской. Она как-никак пропала, а между прочим, в ней могут содержаться очень ценные сведения. Причем не только для нас.

— Ну, хорошо, — Северин великодушно махнул рукой. — Если Невмянов настаивает…

Хотя я могу найти массу вполне разумных объяснений, куда она делась.

— Каких? — спросил я упрямо.

— Например, Троепольская дала ее почитать кому-нибудь из знакомых. Или взяла к себе домой, а оттуда уже ее украли вместе с книгами, что вполне естественно. Да мало ли что еще? В то же время у нас есть две действительно перспективные версии, и, по-моему, распылять силы и время, которых и так…

Он недоговорил, удрученно покрутив головой: мол, все и без лишних слов понятно. Если честно, я и сам был с ним по большому счету согласен, но, уже заводясь с ним спорить, хотел хотя бы чисто теоретически настоять на своем:

— Сослуживцы утверждают, что она никогда никому рукопись не давала. И домой не брала, потому что у нее дома машинки нет. Троепольская держала ее в сейфе на работе, оттуда, надо полагать, она куда-то и делась. Но повторяю, главное на мой взгляд, не то даже, кто ее взял, а то, что в ней может быть для нас интересного.

Комаров, который до сих пор молча слушал наши дебаты, пристукнул легонько ладонью по столу, что означало: обсуждение окончено, слушай мою команду.

— Сделаем так, — сказал он раздумчиво, как бы на ходу прикидывая, как именно сделать. Но мы-то знали, что решение у него уже готово в окончательном виде, обжалованию не подлежит, и потому навострили ушки на макушке. — Невмянов пусть едет в редакцию и занимается этой рукописью. Северин продолжает работать по книгам. А Балакин со своими операми и участковыми собирает все, что известно про Яропова. Связи, знакомства, образ жизни и так далее. Кто-нибудь в отделении еще помнит его?

Митя отрицательно покачал головой.

— У нас одна молодежь в основном. Я самый старый, в восьмидесятом пришел. Но мы найдем стариков, Константин Петрович, — бодро заверил он. — И бывших соседей по квартире: у меня уже все координаты есть, и по дому мы работаем.

— Молодцы, — одобрил Комаров. — И последнее: перед тем как разбежаться, составьте на этого Яропова запрос в места лишения свободы. И мне на стол. Я постараюсь, чтоб он прошел побыстрее.

Демонстративно вежливо пропуская меня вперед, Северин шепнул мне на ухо: «Напросился, балда?» Но в этом вопросе я услышал скорее озабоченность, чем насмешку.

Заведующий отделом писем Вячеслав Евгеньевич Чиж внешностью мало соответствовал своей птичьей фамилии. Во-первых, сходству мешала обильная, даже буйная растительность на голове и на лице, а во-вторых, Вячеслав Евгеньевич был, мягко говоря, не щебетун. Каждое слово приходилось вытаскивать из него клещами. Вот образчик нашего диалога:

— Вы были в курсе того, чем последнее время занималась Троепольская?

В дикорастущих джунглях усатости и бородатости намечается неверная просека, мелькают даже синеватые губы:

— Да-а. Чем?

— Наркотиками…

Я чуть не падаю со стула.

— А разве не книгами?

— Книгами — сначала. Потом — наркотиками.

— Она рассказывала какие-нибудь подробности? Кто ее интересовал? С кем она встречалась? — Я весь трепещу.

— Не-ет.

— А про книги?

Тут хватает отрицательного движения головой.

Я догадываюсь:

— Она вообще не делилась ни с кем, что ли? Только тему сообщала?

Положительный кивок. Я пробую его расшевелить: