Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15

Корецкий Данил Аркадьевич

— Ну хватит пулять. Дай я еще их попугаю.

Я перевернулся на правый бок и укрылся за бруствером. Не успел я еще поставить автомат на предохранительный взвод, смотрю, Коля дал одну короткую и молчит, опустив голову. Я его за рукав — молчит. Перевернул на спину, увидел: мертв. Вражеская пуля попала в переносицу.

Потом до меня дошло. Когда я стрелял, немец засек в темноте вспышки, прицелился и, когда Коля выстрелил, дал ответный выстрел по вспышке.

Мы положили Колю на плащ-палатку и понесли в свое расположение. Шли по траншее не пригибаясь, плюнули на всякую опасность. Выкопали неглубокую яму в стенке траншеи, постояли молча над погибшим другом и опустили его в мерзлую вечную постель.

Когда возвращались в свою яму, Плотников сказал хриплым голосом:

— Тяжело терять друзей. Когда ж это кончится?

Никто ему не ответил.

А

утром следующего дня я расстался со своим ближайшим другом — Витей Плотниковым.

Поднялись мы с Витей еще затемно, чтобы до рассвета смотаться к Неве, умыться и набрать в котелки воды. Солдатские сборы недолги. Вылезли из ямы, автоматы через плечо, по три котелка в каждую руку и по траншее бегом к берегу. Изредка постреливает, но это не беда. Пригибаться не нужно: темно еще. Вдоль Невы дул колючий ветер. Река от берегов начала натягивать на себя ледяную одежду, но еще не остановилась. Продолжала действовать и лодочная переправа. С трудом, с перебоями, потерями. Несколько лодок ходили от берега к берегу, привозили сюда продовольствие и боеприпасы, туда отвозили раненых. Мы быстро управились. Умылись как следует, с мылом, хотя рубашки снимать не стали: холодновато. Набрав в котелки невской студеной воды, заторопились в обратный путь: я впереди, Витя — за мной. Отойдя несколько шагов от обрыва, я услышал, как сзади загремели котелки, и обернулся. Витя сидел на земле. Я еще подумал, что он упал и придется снова возвращаться к Неве. А на востоке, как раз там, где развалины электростанции, начало светлеть небо. Усилился обстрел переправы. Несколько тяжелых снарядов с воем пронеслись над головами и шлепнулись в Неву, подняв столбы воды со льдом, недалеко от берега.

— Ты что? — спросил я недовольно.

— Иди сюда быстро, — позвал Витя, продолжая сидеть. Когда я подошел, он пытался снять сапог.

— Ты что, ранен?

— Ты что, ты что, — передразнил он, — не видишь, что ли? Помоги быстро снять сапог. — Ранение оказалось пулевым, сквозным, посреди голени. Я разрезал окровавленную штанину, перевязал индивидуальным пакетом рану и помог ему натянуть кое-как сапог. Он поднялся, но на ногу уже встать не мог. Мы спустились к Неве. Там, несмотря на обстрел, шла погрузка раненых, и мне удалось втиснуть Витю в одну из лодок. Мы обнялись. Я дождался, когда лодка, в которой находился Витя, пристала к противоположному берегу, набрал в котелки воды и отправился в расположение.

Куцый осенний день кончается, незаметно подступают сумерки. Снежок все падает, падает. Появляется Собко, обращается ко мне:

— Ага, это ты? Сегодня, как стемнеет, пойдем в разведку. Понял?

— Понял, — отвечаю.

— Если понял, протри автомат и жди команду.

Мы идем траншеей в белых маскхалатах. Впереди лейтенант — наш командир взвода, сзади, как всегда, помкомвзвода. Наша задача — незаметно пройти передний край, проникнуть в расположение немцев и захватить «языка». Наше отделение обеспечивает группу захвата, которую возглавляет лейтенант. Не доходя до боевого охранения, сворачиваем вправо, спускаемся в овраг, который должен вывести нас в расположение противника. В овраге останавливаемся, вытягиваемся в цепочку, в затылок друг другу, и начинаем ползти по дну оврага. Ползти надо тихо — это понимает каждый. Где-то тут кончился наш передний край, начинается нейтралка. Ползем, останавливаемся, прислушиваемся и снова ползем. Снег мягкий, не скрипит. Маскхалаты белые, сливаются со снегом. Вроде все нормально: нас не обнаружили. Но сердце все равно стучит учащенно и так сильно, что, кажется, можно услышать его стук со стороны. Мы уже проползли нейтралку и находимся в расположении противника. Это ясно. Овраг кончился, вернее, расширился в лесную полянку с редким кустарником и кое-где виднеющимися в темноте деревьями. Останавливаемся. Мимо нас вперед проползает группа захвата. Следует сигнал, и мы ползем в сторону. Я вижу метрах в пятидесяти землянку, около нее ходит часовой. Дальше еще видны землянки — это ближайший тыл тех немцев, которые стоят на переднем крае, против нас. Потом останавливаемся, ждем, готовые по команде открыть огонь. Группа захвата скрылась в темноте. Проходит, наверное, больше часа. Ноги и руки коченеют, но двигаться нельзя: можно обнаружить себя и товарищей. Тогда все пропало. Не только не возьмешь «языка», а и свой можешь оставить. Холод пробирается под одежку, начинает бить мелкая дрожь то ли от холода, то ли от нервного напряжения. Шевелю пальцами рук, ног, напрягаю мышцы. С переднего

края доносятся одиночные и автоматные выстрелы, тут в тылу тихо. Около землянок мелькают какие-то тени, но выстрелов не слышно. Лежащий слева солдат дергает меня за рукав. Наша цепочка вытягивается и начинает ползти обратно. Вижу, впереди по направлению к оврагу поволокли кого-то. Это группа захвата, лейтенант и с ним двое. Значит, удачно. Это хорошо, а то последнее время несколько раз ходили и все пусто.

Выстрела я не услышал или не обратил внимания. Когда я вытянул правую руку с автоматом, что-то ударило в приклад, тут же одеревенела рука, пальцы в варежках разжались, и автомат остался лежать на снегу. Я попытался взять его, но пальцы не слушались. Кто-то толкнул меня сзади в сапог, чтобы я не задерживал движения. Я схватил автомат левой рукой и пополз, не понимая еще, что случилось с правой. Ползший впереди меня был уже метрах в десяти-пятнадцати, и я попытался его нагнать, да и задний, как говорится, наседал мне на пятки. Когда мы добрались до оврага, я понял, что ранен: правый рукав был полон теплой липкой крови, рука не слушалась и была очень горячей.

Подползший ко мне помкомвзвода сердито спросил:

— Что с тобой, что ползешь как сонный?

Я сел на снег и расстегнув маскхалат, стал заглядывать в рукав шинели, как будто мог что-нибудь там разглядеть в темноте. Кровь закапала на снег.

— Давай быстро в расположение, к санинструктору в землянку, — скомандовал помкомвзвода, увидев, что я ранен.

Взяв в левую руку автомат, пригнувшись, я поспешил оврагом в расположение.

Санинструктор стащил с меня маскхалат, шинель и, разрезав рукава гимнастерки и нижней рубашки, промыл и перевязал рану. Ранение сквозное пулевое ниже локтя, по тем временам пустяковое. Но рука уже припухла. Появилась боль. Подташнивало.

Санинструктор сказал:

— Оставайся до рассвета в землянке, и мы тебя отправим вместе с другими ранеными, или, если можешь, иди один. Нева замерзла. На том берегу спросишь.

Я выбрал второе. С помощью санинструктора оделся, подвязал руку бинтом и вышел из землянки. Снег прекратился. С Ладоги дул не сильный, но холодный ветер. Под ногами поскрипывало: подмораживало. Ночью снайперы отдыхают, поэтому, не пригибаясь и не придерживаясь траншеи, я пошел напрямик к Неве. Конечно, ночью тоже стреляют, и шальная пуля или осколок может достать так же, как и днем, но тот, кто побывал на переднем крае, ночью на эти вещи не обращает внимания.

Через несколько минут я добрался до Невы. Остановился на ее обрывистом берегу и посмотрел вниз. Темная полоса могучей реки, изогнувшись между высокими берегами, застыла в своем ледяном панцире. Что-то таинственное и грозное было в суровой картине замерзшей реки в эту зимнюю ночь. Чувствовалось дыхание недалекой Ладоги.

Я осторожно спустился к реке, потрогал ногой лед, хотя знал, что по нему уже ходят люди и перетаскивают легкие грузы на санях. Лед даже не скрипел подо мной, и я, как по тротуару, пошел к противоположному берегу. Пули тут не свистели. Только редкие снаряды с воем проносились надо мной в ночном небе, и потом слышался их глухой взрыв где-то далеко в тылу.

Я вышел к противоположному берегу в том самом месте, где три недели тому назад под вражеским обстрелом вскочил в лодку и поплыл на «пятачок». В этом месте к Неве подходит глубокий овраг. По его стенке выкопана траншея. Она спускается к самой реке.

…Тогда был марш. Долгий и трудный. В один из последних дней октября нас подняли очень рано. Судя по тому, что мы успели сделать до рассвета, то это было где-то сразу после полуночи. Оставив свои обжитые землянки и прихватив все, кому что положено, мы спустились в овражек, построились и затем направились в район сосредоточения. Там посидели на дорожку, а кое-кто даже вздремнул, и затем двинулись в путь, оставив нашу Московскую Славянку в надежных руках бригады морской пехоты, которая нас сменила. Витя, смачно зевая, проворчал:

— Кому это понадобилось поднимать нас в такую рань? Хотя бы кто сказал, где мы сейчас находимся и куда направляемся, а то идешь и не знаешь, зачем и куда.

Андрей ответил:

— Находитесь вы, товарищ Плотников, в районе Усть-Славянки, недалеко от Металлостроя, а куда направляетесь — это есть военная тайна.

— Ну вот, сразу все стало ясно, — заметил кто-то.

— Разговорчики! — негромко, но убедительно скомандовал помкомвзвода Собко.

От быстрой ходьбы сон пропал и настроение поднялось. Помкомвзвода ушел в голову колонны, и разговор возобновился.