Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15

Корецкий Данил Аркадьевич

— Идите, сударыня, к господину э-э… секретарю управы. Будете работать у него. Я распоряжусь. Великой германской армии и нам нужны преданные работники. Но помните: старание, еще раз старание и прилежность.

Ларисе вдруг стало смешно, едва удержалась, чтобы не прыснуть. Она выдавила из себя: «Спасибо, господин…» и вышла из кабинета.

С приходом оккупантов жизнь в городе практически замерла. Театр, Дворец пионеров, библиотеки закрыты, в бывшем кинотеатре немцы крутили свои фильмы, но горожане туда не ходили. Там же иногда устраивали танцы, но опять же, кто туда пойдет танцевать с пьяной солдатней? Все сидели по домам. Даже соседи и знакомые не ходили друг к другу. На улице появлялись только

днем, и то по крайней необходимости. С вечера ставни и калитки закрывались, город погружался в тишину, настороженную и тревожную, которую время от времени нарушали выстрелы или шум проносившихся по пустынным улицам автомашин.

После той ночи, когда проводили Аркадия и его бойцов, Лариса не раз собиралась навестить подруг, да так и не смогла.

Было воскресенье, в горуправе — выходной, и Лариса, проснувшись пораньше, принялась за стирку и уборку. Когда на стук она открыла калитку, то увидела Лесю и Галю. Они стояли притихшие и словно растерянные. Беспокойство передалось и Ларисе, она застыла в недоумении. Потом они бросились друг к другу, разом заговорили:

— Ты, наверное, знаешь уже?

— Что же это такое творится на белом свете?

— Ну что ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь…

Лариса ничего не понимала, молча глядя на подруг.

— Вы толком можете сказать, что случилось? Врываются ни свет ни заря и еще говорят загадками. Так и заикой можно стать.

Но подруги шутку не приняли.

— Расскажи ей, Галь. Ты же видишь, она ничего не знает, — Леся, не очень разговорчивая, когда нужно было что-то объяснять, предоставляла эту возможность Гале.

…Случилось это вчера. Во второй половине дня многим горожанам в связи с обострением обстановки на фронте было предписано властями явиться на сборный пункт для временной эвакуации из города в неглубокий тыл. Нужно было взять с собой самое ценное, самое необходимое и собраться во дворе четвертой школы. Во дворе школы собралось много народу — женщины, дети, старики. С узлами, чемоданами, кошелками. Они обеспокоенно оглядывались, искали знакомых, тихо переговаривались. Ничего худого не подозревали.

Осенний день короток. Вскоре начало темнеть. Пошел дождь. Люди забеспокоились. Некоторые попытались уйти, но не тут-то было. Появились солдаты с автоматами и собаками, никого не выпускали. Затем стали приводить новые партии горожан, загоняли во двор. Вскоре последовал приказ построиться в колонну. Подгоняемая гитлеровцами колонна вытянулась и двинулась к Корольскому спуску. Впереди, сзади и с боков шли вооруженные охранники с собаками, Волнение нарастало, слышался плач, стоны и причитания, но их заглушали грубые окрики, гортанные команды, а когда вышли за город, то там, то здесь загремели выстрелы. Людей охватил ужас. Женщины, обезумев от надвигающейся беды, заметались, закричали, умоляя отпустить их. Тех, кто падал в обморок или от быстрой ходьбы в изнеможении садился на землю, хватали охранники и волокли в сторону. Раздавалась короткая очередь — и охранники с пьяным хохотом догоняли колонну.

Город остался далеко позади, а несчастных людей гнали все дальше и дальше.

Далеко в степи, где в июле копали противотанковый ров, всю ночь трещали автоматные очереди, бахали одиночные выстрелы, слышались крики о помощи.

А наутро по городу разнеслась страшная весть. Расстреляли не только тех, кто добровольно или насильно попал на сборный пункт в школьном дворе. Всю ночь возили заключенных из тюрьмы и подозрительных из лагеря военнопленных. Шли облавы и аресты по всему городу и в окружающих селах. Всех направляли в степь, к противотанковому рву, и там уничтожали. Только под утро стихла стрельба, была выставлена охрана, всякие попытки проникнуть к месту казни пресекались стрельбой без предупреждения…

— Говорят,

видели там в колонне Эмму…

— Какую? Из нашей школы? — взволнованно спросила Лариса.

— Да… Такая шла красивая, гордая, в голубом шелковом платье… — закончила свой грустный рассказ Галя.

— Вот и снова мы вместе, — нарушив затянувшееся молчание, сказала сквозь слезы. Леся. — Сколько же мы не виделись?

— Ты-то где пропадала? Все сидишь дома?

— Работаю, — ответила Лариса задумчиво. Она никак не могла прийти в себя после сообщения подруг. — Пришлось в ножки поклониться его величеству бургомистру.

— Что-что?! Не тяни ты, говори толком, не до шуток.

— А я и не шучу. Работаю в горуправе.

Галя и Леся переглянулись.

— А что я могла сделать? Мама болеет, продавать и менять больше нечего.

Разговор не клеился. Девушки сидели растерянные, притихшие.

— Недавно ходила — к лагерю военнопленных, — сказала Галя, — туда многие ходят, носят продукты, махорку. Ой, девочки, в каких ужасных условиях там военнопленные! Их не кормят. Раздетые, под открытым небом.

— А пускают к ним? — спросила Лариса.

— Охранники злые, как собаки, стреляют, бьют прикладами. Но иногда удается прорваться к проволоке и кинуть туда кусок хлеба или картошку.

— А бежать оттуда нельзя?

— Попробуй! Не знаю. Как оттуда убежишь?

— Ну бывают же случаи, убегают, — заметила Леся и спросила: — Послушай, Лара, а ты что там делаешь в этой управе?

— Сначала сидела на регистрации населения. Сейчас веду разную переписку, иногда готовлю пропуска, спецудостоверения — аусвайсы. Никогда не думала, что буду писарем.

— Нужда научит калачи печь, — Леся любила выражаться поговорками. На биологический она пошла за компанию, хотя готовилась на филологический. — И кому же ты выдаешь эти аусвайсы?

Лариса вспылила:

— Да ну вас! Вы что думаете, я там в начальниках хожу, что ли? Я только выписываю и отдаю делопроизводителю. А вообще-то аусвайсы выдают полицаям, охранникам магазинов, складов, мостов. Они дают право на круглосуточные хождения по городу.

— А что, если?! — не выдержала Галя. — Пленным могли бы пригодиться эти аусвайсы.

Несмотря на все, что пришлось пережить за последнее время, еще совсем недавно это не могло прийти ему в голову. Ни тогда, когда он отступал с полком и полк был разбит, а он с остатками роты попал в окружение и дошел до Днепра, ни после, когда вышел к своим, уже по эту сторону Днепра, снова отступал, в бою за свой родной город был ранен и с бойцами своего взвода, тоже раненными и измученными до предела, попал в этот подпольный госпиталь. Думал тогда, что положение, в котором он оказался, временное, на войне бывает всякое — приходится и наступать, и обороняться, и отходить, и товарищей терять в бою; скоро все образуется, врага остановим, а затем и вышвырнем вон с родной земли. Более того, после госпиталя, когда с группой еще не совсем оправившихся бойцов уходил, чтобы пробиться к своим или найти партизан и воевать в тылу противника, не одолевали его сомнения, не было такой безысходности. Но сейчас он не видел выхода из создавшегося положения, не мог представить себе, что будет дальше, не знал, что предпринять, что делать, куда идти. Эти вопросы неотступно преследовали его все время и оставляли только тогда, когда он забывался в тревожном сне. Сколько уже прошло суток, как он возвратился сюда и поселился в знакомом подвале? Шесть или семь? Он не мог точно сказать, нить времени незаметно ускользала от него. Совсем недавно он уходил отсюда со своими бойцами, чтобы снова вступить в борьбу с врагом. Плутая по лесам, нарвались на немцев, в живых он остался один. И вот все рухнуло, зашло в тупик.