Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
— Кем? Меня не интересует. Может быть, секретарем, в конторе, в цеху или еще где-нибудь. Это ваше дело. Повторяю, жить она будет с вами в одной квартире. Будете ли вы спать в одной кровати или отдельно, это меня тоже не интересует. Вы меня поняли, господин Юшаков?
— Так точно.
Ее согласия не спрашивали. По-видимому, не считали нужным. Ей казалось, будто все это происходит во сне. О ней говорили, как о неодушевленном предмете. «Что они задумали? Не ради забавы же это. Видимо, то же, что и прежде, только с другого конца. А я снова приманкой? Запустить, чернильницей в эту улыбающуюся рожу с лоснящимся пробором, отказаться, закричать, убежать куда глаза
…От нее ничего не скрывали. Когда она поселилась в большом доме директора фабрики, Юшаков сказал напрямик:
— Теперь-то тебе не отвертеться. Рано или поздно кто-нибудь заявится к тебе. Им же тоже интересно, по-прежнему ты с ними или с немцами снюхалась. И об этом сразу станет известно шефу. Если не от тебя, то я позабочусь об этом.
Лариса долго молчала, а потом не выдержала:
— Что вы от меня хотите? Что вам нужно? Я никого не знаю. Оставьте меня в покое!
Она расплакалась, но Юшаков не стал ее успокаивать, монотонно бубнил:
— Тебе выгоднее вести себя благоразумно. Мы с тобой связаны одной веревочкой, и обратного хода нет. Я на них работаю, и ты будешь. Куда денешься. В глазах людей ты — немецкая овчарка, так, кажется, называют ваши подобных девиц. Вышла сухой из воды, значит, предала. И живешь с предателем, — он усмехнулся. — Разбираться с тобой некогда. Даже если они решат, дружки твои, прикончить тебя — их застукают или пойдут по следу, так что польза от тебя в любом случае.
Юшаков усмехнулся, глядя в ее расширенные глаза.
— И тебя ведь тоже заодно, — сказала она тихо, удивляясь собственному спокойствию.
Он громко расхохотался.
— Дом под охраной. Нас стерегут незримые агенты. Да и я при оружии. Хочешь жить — умей рисковать.
Они сидели в небольшой гостиной их общей квартиры. Юшаков, поздно возвратившись с фабрики, привез с собой продуктов и вина, сам накрыл на стол и пригласил Ларису. Хотя она и села за стол, но ни ужина в тесном кругу, ни откровенного разговора у них не получилось. Юшаков, в паузах между разговором наливал себе коньяк и выпивал его залпом, не закусывая. Ларисе он больше не предлагал, поскольку она сразу наотрез отказалась.
Жевала машинально, поглядывая на него исподлобья.
Над столом, под матерчатым желтым абажуром с кистями, тускло мигая, горела лампочка от местного движка, слабо освещая оставленную чужую мебель и репродукции картин в тяжелых рамах. Гремел ставнями ветер, бросая в окна пригоршни дождя. Дождь лил не переставая уже несколько суток подряд.
Он заметно хмелел, бормотал заплетающимся языком.
— Я отвечаю за все в первую очередь. Но и ты тоже. Мы оба отвечаем головой. Ты должна беспрекословно подчиняться мне и помогать. Это в твоих интересах. А будешь ты меня уважать или нет — дело твое. Я не настаиваю. Квартира большая, места хватает, живи в своей комнате. Кроватей полно — остались от прежних жильцов. Они уже не возвратятся. Они там, за городом, во рву. Это я знаю точно. Сам присутствовал. Ну, это лирическое отступление. Отвлекся от сути… Для посторонних мы муж и жена. Таков приказ шефа. — Он хохотнул и налил еще стопку. — И не пробуй отрицать. Кто тебе поверит? — Он протянул руку, намереваясь дотронуться до нее.
Лариса отстранилась и, резко встав, ушла в дальнюю комнату и закрылась на ключ.
Юшаков хотел было броситься за ней, но быстро подняться оказалось не так-то просто, и он, тупо уставившись ей вслед, остался сидеть в кресле.
Юшаков провел ее приказом
Лариса чувствовала себя худо, неуютно. На нее смотрели косо, порой с откровенной ненавистью, хотя говорить открыто в глаза не решались. Все знали: она жена или любовница директора, а директор поставлен немцами. При ее появлении разговоры прекращались, все делали вид, что очень заняты. Выть хотелось от всего этого, закричать: «Что же вы, люди! За что ненавидите? Помогите! Я добра вам хочу…» Но кричать было бессмысленно. Да и кто поможет?
По ночам она ждала стука в дверь. Может, он прав, придут и разделаются с ней. С ними двумя. Она ждала этого, как избавления. Но ничего не менялось, жизнь текла своим чередом.
Им было предписано шефом иногда «выходить в свет». Вместе, солидно, как подобает настоящим германским служащим при «новом порядке». Однажды утром Юшаков, уходя на работу — он обычно уезжал на фабрику первым, — сказал:
— Сегодня у моего друга, следователя Шамшука, прием по случаю награждения его медалью. Мы приглашены. Пожалуйста, не задерживайся. Опаздывать неприлично.
Лариса хотела было отказаться, сославшись на плохое Самочувствие. На кой черт ей сдался этот прием со всякими там шамшуками? Но, подумав, не стала перечить. «Это затея оккупантов, а такие, как Юшаков и Шамшук, — только лакеи. Даже интересно посмотреть и послушать. Может быть, пригодится».
Прием на самом деле оказался самой примитивной пьянкой. На длинном столе были закуски, батареи бутылок. За столом — приглашенные, на почетных местах — «освободители», среди них Шамшук с медалью на груди. В конце стола — мелкий люд вроде Юшакова и Ларисы, приглашенный для массовости. За столом не было ни коменданта Мальке, ни гауптштурмфюрера Штрекера, ни бургомистра, ни начальника полиции. Видимо, эта районная элита на таких приемах не бывает.
Ели и пили много. Пели, качаясь из стороны в сторону. «Освободители» поздравляли Шамшука с наградой, призывали присутствующих брать с него пример. Виновник торжества, изрядно захмелев то ли от счастья, то ли от выпитого, держал речь, в которой благодарил за внимание к его персоне, за высокую оценку его заслуг перед великой германской армией, в заключение обещал впредь не жалеть живота ради фюрера и кому-то еще грозил отомстить за прошлое. Хлопали в ладоши, хлопали именинника по плечу, предлагали новые тосты. Зал, наполненный шумом и гамом, плавал в сизом табачном дыму.
Лариса первый раз в жизни видела такое и чувствовала себя, что называется, не в своей тарелке. Но, как говорится, назвался груздем, полезай в кузов.
Потом начались танцы. Дамы были в заметном меньшинстве, и недостатка в приглашениях не испытывали. Отказываться было не принято: «освободители» могли обидеться. Лариса танцевала сначала с Юшаковым, потом с каким-то чином в черном мундире. На третий танец пригласил ее офицер в армейской форме.
— Обер-лейтенант Вестгоф, Валериан Аполлонович, — представился он, щелкнул каблуками. Он был немолодой уже, но молодящийся, напомаженный и отутюженный. Обер-лейтенант, заметив растерянность Ларисы, попытался развлечь ее разговором.