Антология советского детектива-39. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
– Мне они ни к чему.
– Ну, хватит, Вадик. Поломался малость, блатную свою честь защитил, теперь говори. А то Косой скажет. Ему с тобой делить нечего, а разговорчив с нами он всегда. Так зачем тебе эти домушники понадобились?
– Мне лично они ни к чему, - со значением заявил Клок, оттенив "мне".
– Слава богу, до дела добрались, - с удовлетворением отметил Ларионов.
– Так кому же они понадобились? Кому в домушниках нужда? На кого ты работал, Вадик?
Ничего не случилось. Все идет нормально.
– В октябре я в Сочи бархатный сезон обслуживал. За полтора месяца взял прилично, устал, правда, сильно и потому решил домой поездом возвращаться, думал, отосплюсь, отдохну в пути, тем более, что с курортов народ домой пустой едет. СВ, естественно, вагон-ресторан, коньячок мой любимый, "Двин". Еду, о смысле жизни задумываюсь.
И гражданин один, скромный такой, сосед по СВ и ресторану, приблизительно тем же занимается. Следует сказать, что гражданин этот не один был, при нем человечек вертелся, но его вроде и не было.
К концу дня гражданину этому надоело, видимо, мировой скорби предаваться, и он сам - заметь, сам!
– предложил в картишки перекинуться. Как ты понимаешь - не мог я отказаться. Сели втроем: я, он и человек этот, он при нем вроде холуя. Удивил он меня. Вроде чистый фрайер, но слишком легко большие бабки отдает. До Москвы я его серьезно выпотрошил, но расставались мы, улыбаясь. Он мне телефончик оставил, просил звонить как можно чаще. Благодарил за науку. Ну, иногда я ему звоню, встречаемся в "Якоре", любимое его место - "Якорь", обедаем, разговоры разговариваем.
– Последний разговор - о домушниках?
– перебил Ларионов.
– Ага, - легко согласился Вадик.
– Просил подходящего человечка подыскать, по возможности, не нашего, не московского.
– Зачем он ему - не говорил?
– Он не говорил, а я не спрашивал. Не знаешь - свидетель, знаешь соучастник.
– Про скок у коллекционера Палагина по хазам не слыхал ничего?
– Говорили что-то.
– А ты рекомендованного тобой ростовского гастролера с этим делом не соединял?
– Это уж ваша работа - соединять.
– Ты, как всегда, прав. Вот я тебя с этой кражей и соединю.
– Не соединишь, Алексеевич, я тебе на свободе нужен.
– Вадик окончательно раскололся и поэтому окончательно обнаглел.
– Нужен. Пока нужен, - двусмысленно подтвердил Ларионов и потребовал: - Нарисуй-ка мне этого гражданина в профиль и анфас.
– Леонид Михайлович Берников. Телефон Ж-2-14-16. Живет на Котельнической набережной, серый такой дом у Таганского моста. Генеральский.
Сведения Ларионов не записывал, он их запоминал. Настроение улучшилось. Он поднялся со скамьи, подмигнул Вадику, усмехнулся:
– Кончил дело - гуляй смело. А не вернуться ли нам, Вадик, в Дом кино, шарики с устатку покатать?
–
– вставая, предложил Вадик, как бы отстегивая Ларионову премиальные за душевное поведение.
– О чем толковали?
– без особого интереса поинтересовался Ларионов.
– Да вроде ни о чем. Топтался он на месте, намеки делал, хотел о чем-то спросить, но так и не спросил ни о чем.
– На что намекал, вокруг чего топтался?
– Как бы походя вопросик закинул насчет того, знаю ли я человека при деньгах, который эти деньги вложить хочет. Я ему прямо в лоб: что предлагаешь? Он посмеялся, рукой махнул, мол, так, отдаленная перспектива.
– Ну, тогда ближайшая перспектива у него - два года за нарушение паспортного режима. У него ведь Москва минус сто. Встретишь его, так и скажи.
– От своего имени?
– изволил пошутить Вадик.
– От моего имени, от имени московской милиции, как тебе удобнее. Ну что, пошли?
– Берегись, Алексеич, раскую я тебя на все четыре копыта. Год будешь мне алименты от своей милицейской зарплаты отстегивать!
Лики музыкальных гениев по стенам, лица знакомых интеллигентов в рядах, и Курт Зандерлинг с Бетховеном в обнимку. Ах, хорошо! Роман Казарян прикрыл глаза. Красивым голосом Всеволод Аксенов ритмично излагал последний монолог, и взрывами врывалась музыка.
Вот он финал. Ах, хорошо, ах, хорошо! Хорошо вспомнить, что можно испытать наслаждение от музыки, хорошо ощущать себя в душевном единении с теми, кто вместе с тобой испытывает это наслаждение, хорошо сидеть в кресле с закрытыми глазами и просто слушать. Все. Конец Эгмонту, конец первому отделению.
Роман открыл глаза. Поднялся с кресла. В шестом ряду, справа, вставал Миша Мосин. Роман направился к нему.
– Ромочка!
– обрадовался Миша Мосин.
– Сколько зим, сколько лет!
Гуляли в фойе, разговаривали об искусстве.
Идя в Большой зал консерватории, Казарян полагал, что после первого отделения возьмет Мишу Мосина под руку и выведет на улицу Герцена, где задаст ему ряд интересующих его, Казаряна, и Московский уголовный розыск вопросов. Но пожалел и этого не сделал. Не Мосина пожалел. Во втором отделении была Девятая. Договорились встретиться после концерта.
Кончилось все. Ослабленные и невнимательные, они закуривали в скверике, в котором еще не поселился размахивающий руками Чайковский. Подбежала дамочка в очках, схватила Мосина за рукав, защебетала оживленно.
– Мосенька, сегодня Курт был неподражаем, не правда ли?
– Иначе и не могло быть. Он с нами прощался, Лялечка.
– Это не трепотня, Мося, это действительно так?
– жалостно спросила дамочка.
– Это действительно так. Днями Курт Зандерлинг навсегда уезжает от нас в ГДР, - торжественно доложил Мосин.