Антология советского детектива-39. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
– Они, по сути, равноценны, Саня, - встрял вальяжный от похвалы Казарян.
– Не скажи, не скажи. В первом варианте вор - почти наверняка москвич, и москвич, хорошо нам известный. Мы его можем просчитать. Наводчика - тоже. Просеем всех знакомцев Палагина через мелкое сито, и он у нас в решете останется. Второй же вариант - полная неизвестность. Кто этот наниматель? Фанатик-коллекционер? Лауреат? Человек, желающий выгодно вложить капитал в непреходящие ценности? Иностранец, мечтающий сделать состояние?
– Ну уж прямо - иностранец!
– возразил Ларионов.
–
– А Кастаки?
– Кастаки не в счет.
– Все в счет, Сережа. Какой он наниматель, - не будем загадывать. Но, во всяком случае, ловкий и хитрый. Будет ли такой нанимать московского домушника, чей почерк и связи, в принципе, нам, МУРу, известны? Не думаю. Скорее всего - сделка с залетным гастролером, который, провернув операцию, растворяется в воздухе. И перед нами - пустота. Исчезнувший неизвестно куда гастролер и наниматель, не имеющий никаких контактов с преступным миром.
– Да, картиночку ты нарисовал.
– Казаряновской вальяжности заметно поубавилось.
– Двенадцатый стул, исчезнувший в недрах Казанского вокзала. Только Остапу Бендеру было веселей: одиннадцать - за, один - против. А у нас - два стула, пятьдесят на пятьдесят.
– Срочно разрабатываем первый вариант, - решил Смирнов.
– За Сережей - картотека по домушникам, за Романом - окружение Палагина.
– А за тобой?
– не утерпел Роман.
– За мной - общее руководство. Помогать тому, кому делать нечего. Кстати, Роман, наш клиент с Красноармейской где содержится? В Матросской тишине?
– У нас пока. Потрясти этого Угланова имеет смысл, это идея, Саня! Ему скучно, на допросы не водят, и без допросов доказано, что грабанул нашего знаменитого мастера слова он, и только он; думать о том, сколько дадут, надоело. Так что для него беседа с симпатичным оперативником на отвлеченные темы - необходимая и желанная развлекуха.
– Кто у нас симпатичный оперативник?
– Смирнов оглядел своих бойцов.
– Симпатичные все. Но самый симпатичный - я, - признался Казарян.
– Тогда потряси его, Рома. На отработку первого варианта вам два дня. Приступайте.
В пустынном до таинственности коридоре Центрального Комитета комсомола четко звучали твердые каблуки. У двери с черной табличкой, на которой золотом было написано имя хозяина кабинета, стук шагов прекратился.
Владлен Греков вошел в приемную комсомольского вождя. Ему тренированно улыбнулась секретарша:
– Вас ждут.
– Наслышан, наслышан, - поднялся ему навстречу владелец кабинета, невольно покосившись на телефонный аппарат с гербом.
– Проходи, садись, будем разговаривать.
– За меня уже, наверное, сказали.
– Владлен застенчиво сел на край кресла, сжал коленями нервно сложенные вместе ладони.
– Просто я готов и очень хочу работать.
– Люблю вас, военную косточку, за ясность и определенность. Такие, как ты, очень нужны в комсомольской работе. Ты даже представить себе не можешь, как страдает дело от несерьезности, мальчишеской расхлябанности, крайней засоренности голов основной массы руководителей первичных организаций и даже функционеров центральных органов. Четкости
– Николай Алексеевич, вы должны понять меня...
– Почему вдруг на "вы"?!
– грозно удивился сорокопятилетний заматерелый хозяин кабинета.
– Мы с тобой - комсомольцы, соратники по Союзу молодежи. Так что ты это чинопочитание брось. Вот в этом мы хотим отличаться от армии. Так что ты говорил?
– Я на юрфак МГУ, на вечернее, документы сдал. Хочу продолжить образование, хочу со временем стать на боевые рубежи охраны социалистической законности Родины. А военно-физкультурные дела весьма далеки от будущей моей работы.
– Резонно, резонно, - владелец кабинета широко зашагал.
– Что ж, тогда - общий отдел. Тебе там отыщут работенку по профилю. Завтра можешь ознакомиться, я там скажу кому надо. Ну, как там поживает Сергей Фролович? Давно-давно не виделись. Все бушует, неугомонная душа?
– Разве он может быть равнодушным или просто спокойным? Такой уж человек! Вы сами знаете, Николай Александрович.
– Ты знаешь, ты!
– поправил Николай Александрович, и послушный Владлен еле слышно пробормотал:
– Ты же знаешь...
Ларионов любовно раскладывал пасьянс из одиннадцати фотопортретов. Сначала с ряд выложил всю наличность, потом с сожалением четыре убрал совсем. Еще четыре перевел во второй ряд. Подумал, подумал - и решился: вторая четверка последовала за первой. Трое избранных смотрели на него. А он - на них.
Вошел Казарян, глянул через ларионовское плечо на фотографии, восхитился:
– Ух вы, мои красавцы!
– И сел за свой чистый, без единой бумажки стол.
– А знаешь, Рома, зря мы домушниками не интересуемся. Конечно, девяносто процентов из ста - примитивные барахольщики, и правильно, что ими район занимается, но попадаются, я тебе скажу, любопытнейшие экземпляры. Любопытнейшие.
– Ларионов, будто в три листика играя, поменял фотографии местами.
– Как твои дела?
– Как сажа бела. Под нашу резьбу с величайшим скрипом лишь Миша Мосин, посредник-комиссионер среди любителей антиквариата, нумизматов, коллекционеров картин, с которых он имеет большую горбушку белого хлеба с хорошим куском вологодского, если не парижского сливочного масла. Напрашивается вопрос: зачем ему уголовщина?
– Напрашивается ответ: чтобы кусок масла стал еще больше.
– Будем на это надеяться. У тебя что?
– Вот эти трое.
– Что ж, надо исповедаться.
– Казарян вылез из-за своего стола, направился к ларионовскому. Взял фотографии, без любопытства посмотрел и вернул их на свое место, небрежно бросил на стол. Отошел к окну.
– Надо, конечно, надо. Но граждане эти, судя по обложкам, пареньки серьезные. Пойдут ли они на такое дело во время нынешней заварухи, когда - они не дураки, они про это знают - мы рыбачим частым неводом? Вот вопрос.