Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20

Василенко Иван Дмитриевич

Я рассказал Василию Федоровичу, что узнал кое-что новое о Зайковской, по-прежнему надеюсь отыскать факты, говорящие о ее невиновности, но должен еще встретиться с некоторыми людьми и, возможно, кое-куда съездить.

Он слушал меня невнимательно.

— Ладно, ладно… Подгонять мы тебя не будем, ио и за проволочку не похвалим. К Дню Советской Армии, во всяком случае, очерк должен быть в полосе, иначе я тебе не завидую. А может, лучше бросить это дело? А? Ты скажи откровенно, не стесняйся. И у классиков бывают осечки…

—

Нет, не брошу, — ответил я.

— Ну, добро… На вечер в редакцию придешь?

— Обещал встретить с родными… С Новым годом!

— Взаимно.

31 декабря в двенадцать часов ночи раздался телефонный звонок.

— Это Алексей? — услышал я Машин голос. — Здравствуйте. Я очень рада, что вы приехали… Я ни о чем не спрашиваю, Алексей, я просто хочу пожелать вам счастья. Большого, большого счастья, слышите?

— Слышу, Маша, — ответил я. — И я вам желаю счастья. Вам и вашему жениху.

— Спасибо. Только его сейчас нет. Он служит в Ленинграде и приезжает не часто.

— Значит, вы одна?

— Да, я одна… Но мне не скучно. Я смотрю телевизор. Поздравляю вас с Новым годом, Алексей.

— Спасибо… С Новым годом, Маша!

На другой день я позвонил ей, и мы встретились возле высотного дома.

— Я хочу попросить у вас прощения за Сережу, — сказала Маша, поздоровавшись. — Вчера по телефону было неудобно…

— Ерунда! — смущенно ответил я.

— Ерунда, но все равно ужасно глупо получилось. Я с ним теперь не разговариваю. Он звонит, а я не подхожу.

— Напрасно, Маша, — грустно сказал я. — Вы лучше с ним помиритесь. Он вас очень любит.

— Вы мне это советуете? — каким-то странным тоном спросила она.

— Я не могу давать вам советов, но я бы помирился на вашем месте…

— Хорошо, я помирюсь, — согласилась Маша, искоса взглянув еа меня.

Мы заговорили о моей поездке. Услышав о Майбороде, Маша заволновалась:

— Что, если он действительно помнит маму? Ох, как же это важно! Сейчас все должно выясниться… — Щеки ее порозовели. Она остановилась и прижала руки к груди. — Алеша, возьмите меня с собой! Я вас очень, очень прошу. Я не буду вам мешать, честное слово. Это же совсем близко… Я на несколько дней отпрошусь. Здесь я изведусь…

— Но я не знаю, удобно ли, — ответил я растерянно. — Что подумает ваш жених? И вообще… Вдруг придется там задержаться…

— Ну и что же! Я должна поехать туда, неужели вы не понимаете? Должна!

— Хорошо, — сдался я. — Едем!

Катюша увязалась меня провожать. Увидев Машу на перроне, она подошла к ией и бесцеремонно спросила:

— Это вы дочка Людмилы Зайковской? Мне все известно!

— Как тебе не стыдно! — зашипел я, но она и ухом не повела.

— Значит, вас зовут Маша? И вы едете вместе? Гм, понятно!.. Смотрите, не закрутите голову моему брату. Он мужчина робкий, беззащитный.

Маша засмеялась:

— Ну, я бы не сказала.

Ехать нужно было всего одну ночь.

Мне не спалось. Я вышел в тамбур и, глядя на черное стекло, стал думать о людях, с которыми пришлось встретиться в последние дни. Все они как бы имели по два лица. Одно, принадлежащее им сейчас, и второе то, что было девятнадцать лет назад. Как выглядел в тысяча девятьсот сорок первом году безобидный Чудовский? Каков был мирный историк Томилин? Я слышал, что он воевал в партизанском отряде… А Вера Орлова? А те, с кем еще мне предстояло познакомиться?

Я жил одновременно и в прошлом и в настоящем. От событий военных лет зависели мои теперешние поступки, а сегодняшний день помогал правильно оценить то, что случилось два десятилетия назад… Связь между прошлым и настоящим была кровной и неразрывной. Никогда я не ощущал это так остро.

Позади скрипнула дверь. Я увидел Машу. Она зябко куталась в белый пуховый платок. Я молча подвинулся, освободив ей место возле окна. Лицо ее было бледным в желтом электрическом свете. Глаза казались совсем черными.

— Я думала о вас, — сказала Маша. — Какая у вас удивительная специальность! Вы должны быть историком и следователем, знать технику, сельское хозяйство и еще миогое, многое другое… И главное, обязательно быть хорошим человеком, иначе ничего вы в жизни не разглядите, а если разглядите, то все равно не поймете… Вот вы, Алеша, я думаю, настоящий журналист!

— Почему же вы так решили? — шутливо спросил я. — Может, как раз ненастоящий? Может, это не мое призвание?

— Нет, вы настоящий! — Она серьезно посмотрела на меня и покачала головой. — Вы хотите узнать правду. Правда вам дороже всего, а напечатают ваш очерк или нет, для вас неважно…

— Еще как важно, Маша! — возразил я. — Ужасно хочу, чтобы напечатали и чтобы фамилия была крупными буквами. Хочу, чтобы редактор похвалил и чтобы люди толпились возле витрины. И от гонорара бы не отказался. Вот видите, какой я?..

— Все равно, это не главное… Скажите, ведь вам хочется, чтобы моя мама оказалась невиноватой? Хочется, да?

— Ну, конечно, — ответил я. — Очень!

— А почему?

Я пожал плечами:

— Не задумывался над этим… Просто каждому человеку хочется верить в хорошее…

— О, как вы еще не знаете людей!.. Другой на вашем месте давно убедился бы, что мама предательница, и прекратил поиски. Ведь я же понимаю, что дело не только в письмах… Вы не хотите верить, что комсомолка, выросшая при советской власти, могла продаться фашистам. Ведь так?

— Так…

— Каждый судит о людях по себе, это я давно заметила. Вот и выходит, что вы настоящий человек и настоящий журналист!

— Имейте в виду, я могу подумать, что вы мне льстите. Нельзя говорить такие вещи ночью молодому, неженатому мужчине, — смущенно сказал я. — Лучше посмотрите на этот огонек. Поезд идет, а огонек на месте стоит. Что бы это могло быть?