Антология современной азербайджанской литературы. Проза

Ибрагимбеков Максуд Мамедович

Орудж догадался, что Балами, как и многие другие сельчане Апшерона, выращивает в парнике гвоздики, затем отвозит их на продажу в Москву. Видно, поэтому не беспокоится о Гусейнаге, думает, что тот в Москве. Орудж понимал всю неосторожность своего вопроса, который впоследствии может обернуться против него, родить подозрения, однако, не удержавшись, решил порасспросить:

— А когда Гусейнага уехал в Москву?

— Вчера.

Орудж, услыхав это, чуть не выронил телефонную трубку из рук. Поспешно простившись, повесил ее на рычаг. Странное чувство охватило его. Не знал, радоваться ли? Для радости причина была. Вся семья была жива и здорова, и Орудж никому из них не причинил зла. Но тогда кого же он убил? Кто этот альбинос? До него только сейчас дошло, что у такого смуглого человека, как Балами, навряд ли может быть такой белобрысый сын. Это не был Гусейнага. Орудж как врач не сомневался в том, что он умер. Если же он все же не умер, а был только ранен, затем пришел в себя, встал и пошел домой, то и в этом случае инцидент не исчерпан. Навряд ли он сможет

забыть смертельный удар Оруджа. Значит, этот мерзавец на даче не был Гусейнагой. Ну и слава богу… Но тогда кто это был? Ему он представился как Гусейнага — сын Балами, он знал о его споре с Балами по поводу дачи. Какую цель преследовал? С одной стороны, Орудж был рад что Гусейнага жив, с другой же — его продолжал мучить секрет загадочного происшествия. Кого он убил? Зачем этот человек пришел в дом Оруджа? Что бы там ни было, во всяком случае ясно одно — Орудж убил человека, и при одной мысли о том, что все это может открыться, его обуревал смертельный страх! Мог ли он поделиться с кем-то этой тяжестью, которая на него навалилась? Ни с кем. И в эту ночь он также не спал до утра. А утром, бреясь и увидев в зеркале свое осунувшееся лицо, запавшие воспаленные глаза, понял, что не в силах уже переносить эту неизвестность, эту муку. Еще одна такая ночь, и он сойдет с ума. Ведь в таком состоянии он не может ни работать, ни отдыхать. Да и Пакиза скоро все поймет. При одном взгляде на него становится ясно, что с ним что-то происходит. Пока что он отделывается выдуманной головной болью, бессонницей. Нервы Оруджа совсем расшатались. Во всяком случае, ему надо было быть предельно осторожным, чтоб не выдать себя, не сорваться. Ясно, что он убил не сына Балами. Значит, мотивы злого умысла отпадают. Если бы Гусейнага был убит, Балами непременно обвинил бы Оруджа и отомстил за смерть сына. А тот мертвец на даче — неизвестно кто. Конечно, Орудж не должен брать на себя это преступление. Но он не может месяцами сидеть и ждать, пока милиция обнаружит труп. Может, альбинос был просто бродягой, которого никто искать не станет… И потом, скоро лето, наступит жара, и волей-неволей ему все равно придется ехать на дачу, и тогда это происшествие всплывет наружу в еще более ужасающем виде. Произведя вскрытие, обнаружат точное время убийства, и тогда факт, что он не был на даче в течение двух-трех месяцев, вызовет подозрение, поскольку ранее он ездил туда чуть не каждую неделю. И Пакиза об этом знала, и друзья его знали… не говоря об Офелии. Кстати, если он и далее будет воздерживаться от встреч с ней, это вызовет дополнительные сложности в их взаимоотношениях. С какой стороны ни посмотреть — все плохо. Он сегодня же поедет на дачу и все разрешит, сообщив в милицию, что обнаружил на даче труп неизвестного человека. Чтоб выйти сухим из воды, надо не терять самообладания. Вести себя так, словно он тут ни при чем. А его волнение и растерянность будут выглядеть естественно. Еще бы — ты приезжаешь на дачу и находишь у себя дома чей-то труп.

Как тут не растеряться, не впасть в панику? Прямо сегодня же надо ехать, чтобы положить конец этой странной и страшной неопределенности. Пакизе пока ничего не надо говорить. Он все ей расскажет, как только вернется, и конечно, он ей расскажет ту версию, что и в милиции. А сейчас надо придумать причину для поездки на дачу. Он скажет — новое колесо для машины купил и оставил на даче. А затем, мол, поднялся на второй этаж за кассетами и увидел там…

День был холодный, ветреный. Он остановил машину в переулке, а сам пошел во двор. Огляделся. Никаких изменений во дворе не было: тутовник, инжир, высоковольтная линия, идущая над садом, двухэтажный дом. Двери первого этажа он не стал открывать. Сразу поднялся на второй этаж, вошел в прихожую, подошел к дверям. В дверях вновь торчал ключ. Глаза Оруджа расширились от ужаса, ведь он бросил его в колодец. Или это другой ключ? Ключ крутанулся в замке до отказа и остановился. Дверь отворилась. Сердце Оруджа учащенно забилось, он еле сдерживал себя, чтоб не потерять сознание — в глазах потемнело, голова закружилась.

На полу не было никаких следов крови, ни окровавленной лопаты, ни трупа. Альбинос, жив и здоров, лежал на кровати. Ни на лбу, ни на черепе, нигде у него не было следов от раны. Увидев Оруджа, не спеша поднялся.

— Это ты? Ты опять здесь? — глухо спросил Орудж. — Кто ты такой, в конце концов?

— Я Гусейнага, старший сын Балами. Я пришел в свой отцовский дом, — четким голосом ответил альбинос.

Орудж уже слышал эти слова. И слова Гусейнаги, и его взгляд, и движения, и жесты — все было повтором того, что уже произошло. И самое жуткое было то, что Орудж знал, как будут дальше развиваться события, неумолимо двигавшиеся к своей развязке. И он, Орудж, не в силах был это предотвратить. Будто это не он, а кто-то другой повторял его голосом слова, сказанные четыре дня назад:

— Убирайся отсюда.

По собственному желанию Орудж смог добавить только одну лишь строчку в свой этот текст: «Не вводи меня в грех».

Гусейнага молчал, то есть молчал тот, кто выдавал себя за Гусейнагу. И Орудж, как заведенный, продолжал повторять слова, уже сказанные им в тот день: «Это моя дача. Это я ее построил. Мне ее выделил трест дачного хозяйства… И твоему отцу я это говорил…»

Альбинос молчал. Ужасная минута откуда-то извне неумолимо мчалась на них, как скорый поезд. Орудж, прищурясь, посмотрел под кровать, зная, что там находится лопата, которой суждено сыграть роковую роль в их поединке. До ужасного конца оставались считанные

секунды, Гусейнага, вытащив лопату, бросился на Оруджа. Орудж не испугался за свою жизнь, он знал, что опередит альбиноса. Он боялся другого — желал он того или нет, но он должен будет убить молодого человека, стоящего напротив. Схватясь за древко, каждый тянул лопату в свою сторону, но едва подоспела роковая минута, когда все это должно было случиться, лопата очутилась в руках Оруджа. И когда альбинос ударил его кулаком, Орудж, размахнувшись, острием лопаты ударил альбиноса по черепу. Тот упал. Кровь, как и в тот день, потекла на одеяло, на пол. Орудж вышел из комнаты. На этот раз он уже не вытащил платок и не вытер своих следов с рукоятки. Это было бессмысленно. Он сейчас ни о чем уже не мог думать и не мог ничего понять. Он твердо знал, что не сошел с ума, что психика его не нарушена. Однако этому необъяснимому явлению не мог найти никакого разумного объяснения. Вспомнил вычитанную в одной из книг фантастическую гипотезу о том, что порой человек может наперед предвидеть, почувствовать, пережить то, что с ним должно случиться в будущем. Возможно, это и есть подобное явление. И то, что случилось сегодня, он уже четыре дня назад пережил.

«Значит, все, что случилось в тот день, мне померещилось», — решил Орудж. Если это так, то, может, и сегодняшнее преступление — сон, и все это ему только мерещится…

Ему вдруг вспомнилось, как один из пациентов его предостерегал: мол, армянин, уезжая в Москву, околдовал дачу, обрызгал ядом корни деревьев, стены дома. Возможно, во всем этом есть доля правды и не такой уж это бред. Галлюцинация, вызванная этим веществом, налицо… И науке также известно воздействие галлюциногенных веществ на мозг. Да и разве события последних лет не явились таким вот ядом, который сбил всех нас с толку, заставил нас сомневаться в собственных силах. И потом, кто сказал, что человек знаком со всеми секретами природы колдовства. У этой жизни столько еще неразгаданных тайн. И сегодняшний случай — один из них. На секунду Оруджу показалось, что и в саду что-то изменилось, что-то произошло и это что-то — очень важное, оно имеет прямое, самое существенное отношение к его жизни. Это вопрос жизни и смерти Оруджа. Но что это, он не мог понять, а когда понял, было уже поздно.

* * *

Сильный порыв ветра сорвал высоковольтную линию в саду. Двор от дождя был весь мокрый. Но крыльцо под кровлей оставалось сухим. И когда Орудж с первого этажа сухого крыльца ступил на мокрую землю, он тотчас превратился в горящую головешку.

* * *

Труп Оруджа нашли два дня спустя. В клинике проходило важное совещание. И поскольку Оруджа ни дома, ни на работе не было, за ним послали человека на дачу. Это был шофер Мехти. Тот поехал и увидел у ворот машину Оруджа. Стал стучать. Никто ему не открывал. Тогда, перепрыгнув через забор, он очутился во дворе. Двор уже к тому времени просох. Шофер Мехди не сразу понял, что лежащая на земле черная головешка — это и есть Орудж. Он сообщил родным, коллегам, те приехали и отвезли тело Оруджа в город.

Как полагается, в газетах вышел некролог. В последний путь провожали Оруджа из больницы. Его похоронили на аллее почетного захоронения. Присутствовали члены семьи (сын прилетел из Москвы), родственники, друзья, сотрудники, соседи, знакомые. Притулясь, в уголке беззвучно плакала Офелия.

И Балами с двумя сыновьями — Гусейнагой и Гасанагой — проводили Оруджа до самой могилы.

Шахмар (1939–1989)

ПОТЕРЯ

Это сколько же лет мы с Акпером не встречались? Лет десять, пятнадцать? А может, больше, может, меньше? Не знаю. Но кто бы мог подумать, что я его встречу здесь — на этом кишащем людьми базаре, в этот час, в этот миг, в десяти метрах от себя, продающего черешни за стойкой. Неисповедимы пути Господни, не правда ли?

Я еще издали приметил гору крупных блестящих черешен, поражающих своей необыкновенной окраской — белизной, краснотой, красотой… (Бай, бай…) И как только увидел… Я знал, что эти черешни дорого стоят, и потому и не стал бы и спрашивать, не куплю. Но все же подошел к тому месту, где продавалась черешня, просто так подошел, полюбоваться, посмотреть. Созерцать красоту — богоугодное дело. Ну и ну, и кого же я увидел? Как бы вы подумали? Акпера! Обнялись.

— Как ты, дружище?

Ответил:

— Хорошо!

— Какими судьбами?

Он, смеясь, показал на черешни.

— Ну хорошо, ты приезжаешь в город, на базар — а к нам зачем не заходишь?

— Я заходил.

— К нам?

— Нет, к тебе на работу. Сказали, ты в Ленкорани. — Да… Я был там, на гастролях, — ответил я с видом человека провинившегося. Я был виноват уж тем, что был в тот момент в Ленкорани.

Покупатели подходили к стойке, спрашивали: «Почем черешня?»

Словом, Акпера ждали.

— У тебя есть сетка? — в его голосе звучали и искренность, и требование, и приказ.

— Ты что делаешь?

— Кладу детям черешни.

— Нет, нет, нет…

— Да, да, да…

Выйдя с базара с сеткой в руках, я украдкой, радостно оглядывал сетку, прикинул мысленно, что в ней порядка четырех килограммов. Может быть, и пять? Охо… Остался в выигрыше на двадцать манатов. Поймав себя на этих мыслях, смутился: «Астафруллах… Прости Всевышний… Понимаю, вести такие подсчеты нехорошо… Но что поделаешь? Все мы человеки… Не справляюсь со своими чувствами…»

И потом, мой большеглазый худенький (в худобе он пошел в маму) сыночек любит пробовать нубар, первые весенние ягоды. Помню, в детстве и я был таким. Хотя не знаю…