Антология современной азербайджанской литературы. Проза
Шрифт:
Дома я положил сетку с черешней на стол. Сказал:
— Ешьте, приятного аппетита, я ведь вас не на улице нашел. Видите, забочусь.
Когда я увидел удивленные глаза жены, успокоил ее:
Не бойся. Я не пьян. Не выбросил деньги на ветер…
— Откуда черешни?
— Черешни мне дал мой названный брат — Акпер.
— Какой Акпер?
— Высокий, широкоплечий, человек с открытым взором… желтокожий Акпер (шутка). Ба-а… Теперь и меня не узнаешь? Я о нем сто раз тебе рассказывал. Друг детства, все равно что брат. Готовься, послезавтра он придет к нам в гости,
Жена:
— Может быть, тебе надо подготовиться? Это ведь не просто знакомый или сосед, а ты отлично готовишь кебаб…
— Я сам тоже о себе такого же мнения, — шутливо, самодовольно ответил я жене. — И поэтому купил два кило баранины — ребрышки, мясо с груди, ноги — знакомый мясник угодил.
Когда запах кебаба окутал двор и когда соседи позвали своих детей в дом, а я к себе, к жене, к жизни почувствовал раздражение, пришел Акпер. Он вошел, широко улыбаясь, выставив вперед грудь, в глазах его лучился свет, чистота, решительность. Такое выражение присуще человеку процветающему.
Акпер, показывая на моего одиннадцатилетнего сына, спросил:
— Это Чингиз?
— Да, — ответил я, гордясь сыном.
Акпер поцеловал его в теку:
— Ну, как ты поживаешь, сынок?
Затем, спросив его, в каком классе он учится, чем увлекается, передал ему сверток, сказав:
— Отнеси в дом.
Акпер еще не знал о нашем втором сыне. А второй сын в это время, не ведая о жизни, о своем имени, безмерной любви отца и матери к нему, посапывая, спал в своей маленькой кроватке.
Акпер, глядя на то, как я, задыхаясь от жара и дыма, готовлю кебаб перед мангалом, с укоризной:
— Что ты, право, ей-богу, так хлопочешь, я перед уходом поел.
Я обиделся. В душе подумал: «Если ты к нам шел, зачем же ты ел и пил?» А вслух сказал:
— Ну что же… если ты даже поел, ничего страшного, еще раз поешь в доме брата, это ни тебе, ни нам вреда не принесет.
— Так-то оно так… — Засмеялся и затем предложил, мол, тогда давай посидим во дворе.
Однако тут вмешалась жена:
— В доме уже стол накрыт…
У моей жены в характере мне в особенности нравится ее гостеприимство. В любое время суток — хоть днем, хоть ночью, кто бы нашу дверь ни открыл, хоть родственник, хоть чужой, — она примет гостя, как надо. Вроде ведь не должна это делать, а все-таки делает. Мне доставляло удовольствие думать, что в этом есть и моя заслуга, мол, это мое воспитание. Но иногда, чтобы быть искренним перед своей совестью, я отдавал себе отчет в том, что не только воспитание формирует человека, а важно иметь благородство в крови. У моей жены это есть. А что касается человека вообще, то, помимо благородства, не мешает иметь и кое-что в кармане. Один покойный мой друг, переворачивая свои карманы, говорил: «Клянусь, в карманах моих пусто. А если в карманах пусто, то и в голове пусто».
Когда Акпер проходил к почетному месту за столом, он вдруг увидел нашего малыша. По правде говоря, когда он хотел сесть и, что-то вспомнив, засмеялся, я с испугом посмотрел на малыша, боясь, что тот проснется. Клянусь светом, не нарочно посмотрел. Уловив мой взгляд, Акпер увидел ребенка.
— Безбожник
Чтобы лучше видеть ребенка, он нагнулся над люлькой:
— Сколько ему?
— Двадцать дней.
— Ва-а, а мне почему не сказали?
— Вообще-то пока сорок дней не пройдет, малыша нельзя никому показывать… Сглазить можно…
— Я на такие вещи не обращаю внимания.
— Да? Не знаю… так принято…
Акпер полез в карман, вытащив оттуда пачку денег, нагнувшись, положил пятьдесят манатов в детскую кроватку.
— Что ты делаешь? Не надо! — запротестовал я. — Не позорь нас, обижусь, клянусь, обижусь…
Я знал, что никто — ни Акпер, ни жена, ни мой пятилетний сын — не подумают, что я пригласил Акпера ради этих 50 манат. Но тем не менее, на душе у меня стало муторно, как говорится, кошки заскребли. Мне и в голову такая мысль не пришла бы, но пришла… Эта мысль — вопрос: «Ты Акпера ради этих пятидесяти манат позвал?». То ли в моих глазах, то ли в руках, то ли в дыхании, то ли чем-то еще от меня, но эта мысль непроизвольно проявилась и стала мешать моей внутренней свободе.
Мысль была нехорошей. И чтобы ее развеять, следовало заглушить, требовалось как следует выпить водки.
Акпер попросил не наливать ему много.
— Я уже пил сегодня, — сказал он.
Подняв бокал, я заметил:
— Ты хорошо поступил, что пришел в шалаш брата.
И чтоб всегда приходил, наполнил ему один бокал…
Теперь мы уже готовы были расчувствоваться, как бы нанизать на нитку далекие воспоминания.
Но, повернув лицо к Акперу, я вдруг понял, что не смогу говорить. Акпер это понял еще раньше меня. И, вероятно, поэтому он обратился с просьбой к моей жене:
— Ты знаешь, сестра, с каких пор я с Исмаилом дружу?
Повернув лицо ко мне:
— Айя, сколько лет мы уже побратимы?
В тоне вопроса, помимо родственных чувств, я почувствовал еще что-то — едва уловимое. Но что? Было ли это чувство превосходства или же просто хвастовство? Не знаю.
«Да… Пять кило черешен и 50 манатов… Есть от чего возгордиться, — невольно горько подумал я. — И это теперь, когда никто даже не здоровается бесплатно».
Ответил наугад:
— Не помню. Кажется, мы познакомились в восьмом классе. Или девятом?..
В голосе Акпера, в повороте головы, в блеске глаз все же явно читалось превосходство. Нет, он не должен так подчеркивать свое превосходство возле моего сына, который быстро все улавливает и вполне уже в состоянии отличить хорошее от плохого; возле моей жены, которая очень близко принимает все, что относится к моей персоне. Ну что ж… Я постараюсь отыграться…
— Агабаджи, — начал Акпер, — я тогда шестой класс закончил, перешел в седьмой. Мы были на эйлаге. Вдоль дороги, ведущей в Аран, я пас скот. И вдруг возле ослика я увидел мальчика одних со мной лет. Он боязливо озирался вокруг. Было ясно, что он чего-то боится. А у меня в руках, клянусь богом, была палка длиной в мой рост. Думаю, вот сейчас огрею его этой палкой, он бросит своего ослика, побежит. Я приготовился, встал на краю дороги. Громко: