Антон Райзер
Шрифт:
Погода установилась чудесная, и следующий день Райзер закончил в деревушке под названием Оршла, намереваясь утром отправиться в имперский город Мюльхаузен.
Деревня эта была католической, и, подойдя к дверям гостиницы, он увидел толпу народа, там же стоял местный школьный учитель, обратившийся к нему со словами: esne litteratus? сиречь «не ученый ли ты?»
Райзер ответил утвердительно, также по-латыни, а на вопрос, куда он направляется, отвечал – в Эрфурт, изучать теологию, ибо ответить так казалось ему безопаснее.
Тем временем крестьяне обступили его,
Райзер прошел в комнату и, в доказательство того, что он действительно literatus, положил на стол томик Гомера, которого учитель сразу распознал и по-немецки сообщил крестьянам, мол, это Гомер.
С Райзером, однако, он продолжал, как умел, говорить по-латыни, допуская уморительные обороты. Поскольку рассказывал он все больше о том, сколь высокой ученостью отличаются его уроки, Райзер спросил, читает ли он с учениками Отцов Церкви? На что учитель, сначала впав в некоторое смущение, но быстро с ним справившись, ответствовал: alternatim (то есть время от времени).
Прощаясь с Райзером, который намеревался с утра пораньше вновь отправиться в дорогу, он посоветовал ему остерегаться имперских и прусских вербовщиков, орудовавших в этой местности, и не поддаваться на угрозы увести его силой.
Райзер устроился на соломенном тюфяке и спокойно уснул, когда же утром проснулся, то услышал, что на улице идет такой сильный дождь, что в его платье, башмаках и шелковых чулках нечего было и думать выйти на улицу, не говоря уж о том, чтобы продолжить путь: помимо прочего, почва в этих краях глинистая и передвигаться по ней было теперь весьма трудно.
Для Райзера этот дождь стал большой неожиданностью, он слишком понадеялся на ясную погоду, привычную в это время года, и никак не мог предвидеть подобной неприятности: ни сапог, ни плаща, ни запасного платья у него не было.
Оставалось только ждать, пока небо прояснится и земля просохнет. Однако дождь не прекратился и на следующий день.
Зато с самого утра в трактирной комнате к нему с кружкой пива подсел унтер-офицер императорской армии, проводивший вербовку в этой округе, и завел издалека речь о солдатском житье-бытье. Постепенно он делался все настойчивей и наконец прямо объявил, что в Мюльхаузене Райзеру все равно не избежать встречи с имперскими либо прусскими вербовщиками, так уж лучше ему добровольно записаться в солдаты, а положенные семь гульденов он получит на руки сразу. Итак, по всей видимости, мечта Райзера о солдатской службе была куда ближе к осуществлению, чем он сам предполагал.
Когда унтер-офицер вышел, на пороге опять появился школьный учитель. Он пожелал Райзеру доброго утра и доверительным тоном дал ему совет поостеречься вербовщика, хотя сам он не думает, что солдатская жизнь так уж плоха. Но его сын два года прослужил в Майнце, а у кого нет паспорта, тому в этих краях от вербовщиков не отвертеться.
Райзер заверил его, что имеет при себе все бумаги, удостоверяющие его личность. Это и латинская афиша о школьном действе в Ганновере, где он держал поздравительную речь в честь английской королевы, на каковой
Он не хотел показывать эти документы без крайней необходимости, пока ему не дали ясно понять, что принимают его за бродягу.
Теперь же он предъявил эти печатные свидетельства и, по мере того как он их выкладывал, они оказывали все более сильное действие, на что он сперва даже не рассчитывал.
Для начала он извлек большую латинскую афишу и указал на ней свое имя: Райзерус. Это позволило учителю снова проявить познания в латинском языке – перевести ее на немецкий, – и заметно подняло Райзера в его глазах.
Затем Райзер достал Пролог и показал присутствующим свое имя, напечатанное немецкими буквами. Это еще больше всех убедило, а учитель по такому случаю рассказал, что когда-то тоже играл на сцене в Иезуитской школе и его имя было тогда напечатано на афише.
Напоследок Райзер выложил стихотворение, под коим его имя стояло рядом с именами его соучеников, и тем окончательно развеял все сомнения, будто он не тот, чье имя на разные лады напечатано на всех этих бумагах. Даже вербовщик сидел молча и, казалось, проникся к нему уважением.
После этого его оставили в покое. Он спросил перо и бумагу и принялся переводить немецкими гекзаметрами один из гимнов Гомера. Вечером снова явился школьный учитель и между ними завязалась беседа. Так прошел день, на исходе которого Райзер спокойно заснул.
Когда же утром он проснулся, небо было по-прежнему хмуро, дождь стучал в окно, и настроение Райзера начало портиться. Он поднялся со своего соломенного ложа и с мрачным видом уселся за стол. Продолжать работу над гомеровскими гимнами ему не хотелось, он подошел к окну и стал вглядываться в небо, не покажется ли на нем хоть небольшой просвет. В это время с утренним визитом явился вчерашний солдат.
Пока Райзер одевался и заплетал косицу, вояка снова принялся за свое: рассыпался в комплиментах его сложению и длине его волос и выразил сожаление, что Райзер чурается воинской службы.
К разговору присоединился и школьный учитель. Оказывается, они еще с вечера обратили внимание, что предъявленные документы не имели на себе печати и поэтому едва ли Райзеру удастся миновать здешних вербовщиков, так что лучше уж ему сразу сдаться первому, кто к нему приступил.
Так прошел еще день, ставший для Райзера, прочно здесь застрявшего, одним из несчастнейших в жизни. Вечером, однако, небо прояснилось, и к Райзеру снова вернулось мужество.
Он призвал на помощь все свое красноречие, дабы самым убедительным образом доказать им, что он действительно имеет твердое намерение учиться в Эрфурте, от чего ничто на свете не может его отвратить, и наконец, по всему судя, они вняли его словам.
Школьный учитель сказал ему на латыни: если он наутро соберется в Мюльхаузен, то встретит на дороге хозяина гостиницы, который уезжал, чтобы привезти сюда свое семейство (suos).
Однако солдат, к ужасу Райзера, вызвался проводить его и вывести через лес на дорогу.