Антоний и Клеопатра

Маккалоу Колин

Он замолчал, посмотрел на скамьи сначала справа, потом слева, остановил взгляд на сторонниках Антония, которые стали отводить глаза. «Да, — подумал Октавиан, — они знают. Неужели они думали, что я не узнаю? Неужели они считали, что я был искренен, когда предложил проголосовать за благодарение в честь Антония?»

— Все на Востоке — обман, — громко произнес он, — вплоть до сообщений о победах Марка Антония над парфянами. Не было побед, почтенные отцы. Никаких. Наоборот, Антоний потерпел поражение. До того как он получил свой триумвират, летний дворец царя парфян в Экбатане уже имел семь римских орлов, утраченных, когда Марк Красс и семь легионов были уничтожены при Каррах. Позор для всех истинных римлян! Потеря орла означает потерю легиона в обстоятельствах, когда после сражения поле боя остается в руках неприятеля. Эти семь орлов символизируют позор Рима. Но они были единственными, которыми располагает враг. Да, я говорю это в прошедшем времени. Специально! Ибо за шесть с половиной лет, в течение которых Марк Антоний управлял Востоком, еще четыре наших орла ушли в летний

дворец в Экбатане! Их потерял Марк Антоний! Первые два принадлежали двум оставленным в Сирии легионам Гая Кассия, которым Марк Антоний доверил защиту Сирии, пока он бражничал в Афинах после вторжения парфян. Что он обязан был сделать? Остаться в Сирии и выгнать врага! Но он не сделал этого! Он убежал в Афины продолжать свой беспутный образ жизни! Его губернатор Сакса был убит, и другой Сакса, его брат, тоже. Возвратился ли Антоний, чтобы отомстить за них? Нет! Не возвратился! Он управлял тем, что у него осталось, из Афин, и когда парфян выгнали, их победителем был Публий Вентидий, обыкновенный заводчик мулов! Хороший человек, великолепный военачальник, человек, которым Рим может гордиться, гордиться, гордиться! А его начальник в это время бражничал в Афинах, делая краткие вылазки по Адриатике, чтобы досаждать мне, своему коллеге, потому что я не выполнил то, что обозначено в нашем соглашении. Но я выполнил и, когда пришло время, лично приехал туда. То, что я доверил командование в моей кампании Марку Агриппе, было продиктовано соображениями здравого смысла. Он намного лучший военачальник, чем я или, как я подозреваю, Марк Антоний. Я предоставил Марку Агриппе свободу действий, а Антоний связал Вентидия по рукам и ногам. Вентидий должен был сдерживать парфян для своего начальника, пока его начальник не соизволит поднять свою крепкую задницу, будь это пять месяцев или пять лет! К счастью для Рима, Вентидий проигнорировал его приказ и выгнал парфян. Но я думаю, почтенные отцы, что, если бы Вентидий подчинился его приказу, Антоний привел бы легионы к поражению! Вот как сейчас!

Он замолчал, только чтобы насладиться наступившей тишиной. Восемьсот человек словно онемели. Из них большинство — сторонники Антония — сидели ошеломленные, не зная, сколько известно Октавиану, и с ужасом ожидая исхода. Ни звука протеста, ни единого звука!

— В прошлом мае, — бесстрастно произнес Октавиан, — Антоний вел огромное войско из Караны в Малой Армении на восток. Это был долгий марш. Шестнадцать римских легионов — девяносто шесть тысяч человек — и еще кавалерия и пехота из его провинций — это еще пятьдесят тысяч — остановились в Артаксате, столице Армении, прежде чем отправиться в незнакомую страну. Проводниками у Антония были армяне, которым он доверял. Одна из трагедий моего рассказа, почтенные отцы, в том, что Марк Антоний продемонстрировал ужасную способность доверять не тем людям. Его советники могли протестовать до посинения, но Антоний не слушал мудрых советов. Он доверял там, где доверять было нельзя, начиная с царя Армении и кончая царем Мидии. Оба Артавазда сначала ввели его в заблуждение, а потом остригли, как овцу. Антоний потерял свой обоз, самый большой, какой когда-либо собирал римский командир, а вместе с обозом потерял два сильных легиона, возглавляемых Гаем Оппием Статианом из известной семьи банкиров. Еще два серебряных орла ушли в Экбатану. Итого четыре орла, утраченных Антонием. Теперь одиннадцать орлов украшают летний дворец царя Фраата! Трагедия? Да, конечно. Но более того, почтенные отцы, это катастрофа! Какой иноземный враг будет бояться мощи Рима, если римские войска теряют своих орлов?

На этот раз молчание было прервано тихими рыданиями. Несомненно, все сенаторы уже слышали про это, но большинство не знали подробностей.

Октавиан снова заговорил:

— Без осадных механизмов, похищенных мидийским царем Артаваздом вместе с остальным обозом, Марк Антоний более ста дней бесполезно сидел перед городом Фрааспа, не в состоянии взять его. На его фуражные отряды нападали затаившиеся парфяне во главе с неким Монесом, парфянином, кому Антоний всецело доверял. Пришла осень, и у Антония не осталось другого выхода, кроме как отступить. Пятьсот миль до Артаксаты, преследуемые Монесом и парфянами, которые тысячами убивали отстающих. Это были по большей части вспомогательные войска, неспособные передвигаться с той же скоростью, с какой шли легионы. Но римский губернатор, использующий вспомогательные войска, обязан защищать их так, словно они тоже римляне. А Антоний бросил их ради спасения своих легионов. Возможно, я или Марк Агриппа в подобных обстоятельствах сделали бы то же самое, но я сомневаюсь, чтобы мы потеряли обоз, позволив ему отстать от армии на сотни миль. В конце ноября отступление было завершено и армия разместилась во временном лагере в Каране. Затем Антоний убежал в небольшой сирийский порт Левкокома, оставив Публия Канидия вести войска, отчаянно нуждавшиеся в помощи. На том последнем марше многие погибли от холода, много было случаев отморожения пальцев рук и ног. Из ста сорока пяти тысяч человек больше трети умерли, в большинстве своем это были вспомогательные войска. Честь Рима запятнана, почтенные отцы. Я хочу сказать о потере одного человека, Полемона Понтийского, царя-клиента, назначенного Марком Антонием. Полемон внес большой вклад в победы Публия Вентидия, дав Антонию войска, и даже сам принял участие. Я добавлю, что от имени Рима я решил выделить небольшую часть денег Секста Помпея, чтобы выкупить царя Полемона, который не заслуживает участи умереть пленником парфян. Он будет стоить казне ничтожно малую сумму — всего двадцать талантов.

Плач стал

громче, многие сенаторы сидели, закрыв лица складкой тоги. Черный день для Рима.

— Я сказал, что армия Антония очень нуждалась в помощи. Но к кому обратился Антоний за помощью? Куда он пошел за помощью? Послал ли он гонца к вам, почтенные отцы? Послал ли он ко мне? Нет! Он послал гонца к египетской Клеопатре! Иноземке, женщине, которая молится богам-зверям, неримлянке! Да, он послал к ней! И пока он ждал, известил ли он сенат и народ Рима о своей катастрофической кампании? Нет, не известил! Он два месяца напивался до бесчувствия, по нескольку раз в день выбегал из палатки и спрашивал: «Она приедет?», как маленький мальчик, зовущий маму: «Я хочу маму!» Вот что на самом деле повторял он снова и снова: «Я хочу маму! Я хочу маму!» Маленький мальчик, триумвир Востока. В конце концов она приехала, почтенные отцы сената. Царица зверей приехала, привезла с собой еду, вино, врачей, целебные травы, бинты, экзотические фрукты, все, чего так много в Египте! И когда солдаты доплелись до Левкокомы, она лечила их. Не от имени Рима, а от имени Египта! А Марк Антоний, пьяный, рыдал, уткнувшись головой ей в колени!

Попликола вскочил с места.

— Это неправда! — крикнул он. — Ты лжешь, Октавиан!

Октавиан снова терпеливо подождал, пока утихнет шум. Слабая улыбка играла на его губах, как солнечный луч на воде. Это было начало, да, определенно, это было начало. Несколько сенаторов, не так горячо преданные Антонию, так рассердились, что отреклись от него. Понадобилось лишь одно слово: «рыдал»!

— У тебя есть предложение? — спросил Квинт Лароний, один из сторонников Октавиана.

— Нет, Лароний, — громко ответил Октавиан. — Я пришел сегодня в курию Гостилия моего божественного отца рассказать все как есть. Я много раз и раньше говорил и повторяю сейчас: я не буду воевать с соотечественником, римлянином! Никакая причина не заставит меня даже подумать о войне против триумвира Марка Антония! Пусть сам распорядится своей судьбой. Пусть он продолжает совершать ошибку за ошибкой, пока эта палата не решит, что, как и Марка Лепида, его надо лишить должности и его провинций! Я не буду это предлагать, почтенные отцы, ни сейчас, ни в будущем. — Он замолчал и принял печальный вид. — Если только Марк Антоний сам не откажется от гражданства и родины. Давайте молиться Квирину и Солу Индигету, чтобы Марк Антоний не сделал этого. Сегодня дебатов не будет. Все свободны.

Он спустился с возвышения и пошел по черно-белому мозаичному полу к большой бронзовой двери в конце курии, где его окружили ликторы и германская охрана. Дверь оставалась открытой — умный ход, — и ни о чем не подозревающие консулы не потребовали, чтобы дверь была закрыта. На улице стояли люди, которые часто посещали Римский Форум. И они все слышали. В течение часа весь Рим узнает, что Марк Антоний совсем не герой.

— Я вижу проблеск надежды, — сказал он Ливии Друзилле, Агриппе и Меценату этим вечером за обедом.

— Надежды? — спросила его жена. — Надежды на что, Цезарь?

— Ты догадался? — обратился он к Меценату.

— Нет, Цезарь. Просвети меня, пожалуйста.

— А ты догадался, Агриппа?

— Возможно.

— Да, ты мог догадаться. Ты был со мной у Филипп, слышал многое, чего я еще никому не говорил.

Октавиан замолчал.

— Пожалуйста, Цезарь! — взмолился Меценат.

— Это пришло мне в голову внезапно, когда я говорил в сенате. Вся моя речь была экспромтом на заданную тему. Конечно, я знал Марка Антония всю мою жизнь, и одно время он даже нравился мне. Он был моей противоположностью — большой, сильный, дружелюбный. Такой человек, каким мое здоровье не позволяло мне стать. Но потом, по-видимому одновременно с моим божественным отцом, я разочаровался в нем. Особенно после того, как Антоний изрубил восемьсот граждан на Римском Форуме и подкупил легионы моего божественного отца. Жестокое разочарование! Он не мог быть наследником. К великому сожалению, он нисколько не сомневался, что будет наследником, поэтому я стал для него ударом на всю его жизнь. Он поставил себе цель покончить со мной. Но все это вам известно, поэтому я перейду к нашим дням.

Он осторожно взял оливку, кинул ее в рот, пожевал и проглотил. Остальные смотрели на него, затаив дыхание.

— В одном месте речи я сравнил Антония с маленьким мальчиком, зовущим свою маму: «Я хочу маму!» И вдруг передо мной встало видение будущего, но смутно, как сквозь тонкую янтарную пластинку. Это будущее зависит от двух вещей. Во-первых, карьера Антония — одни разочарования, от уплывшего наследства до парфянской экспедиции. А он не может перенести разочарование, оно подрывает его влияние, лишает его способности ясно думать, ухудшает его характер, заставляет полагаться целиком на своих приближенных и приводит к длительным запоям.

Октавиан выпрямился на ложе, подняв маленькие некрасивые руки.

— Во-вторых, египетская царица Клеопатра. Все, от его судьбы до моей, вертится вокруг нее. Если он представляет ее в роли своей матери, он будет исполнять каждый ее каприз, приказ, просьбу. Это у него в природе. Может быть, потому, что его настоящая мать — еще одно разочарование. Клеопатра — царственная особа, она родилась царствовать. С момента смерти бога Юлия она лишена совета или помощи. И она уже немного знакома с Антонием — он провел зиму в Александрии, в результате чего она родила ему мальчика и девочку. В последнюю зиму она была с ним в Антиохии и родила ему еще мальчика. При обычных обстоятельствах я бы просто записал ее в список многих царственных особ, которых соблазнил Антоний. Но его поведение в Левкокоме предполагает, что он видит в ней кого-то, без кого он не может обойтись, — свою маму.