Антоний и Клеопатра

Маккалоу Колин

Антоний, он такой хитрый! Отказавшихся поклясться он не наказывает. Он хочет, чтобы будущие поколения восхищались его милосердием, как восхищались милосердием его божественного отца! Он даже послал записки магистратам Бононии и Мутины — твоих городов, где полно твоих клиентов! — с сообщением, что никого не будут принуждать клясться. Я думаю, клятву распространят и в провинциях Октавиана, которым не так повезет. Каждый провинциал должен будет поклясться, хочет он этого или нет, — никакого выбора, как для Бононии и Мутины или для меня.

Я могу сказать тебе, Антоний, что люди клянутся в массовом порядке и совершенно добровольно. Жители Бононии и Мумины тоже клянутся, и не потому, что они чувствуют себя запуганными, а потому,

что они сыты по горло неопределенностями последних лет и готовы дать клятву шуту, если считают, что это может принести стабильность. Октавиан исключил тебя из предстоящей кампании — ты просто одурманенная, пьяная жертва обмана царицы зверей. Что меня больше всего изумляет, Октавиан не ограничился только царицей Египта. Он называет и царя Птолемея Пятнадцатого Цезаря таким же агрессором.

Клеопатра, бледная как смерть, дрожащими руками положила письмо Поллиона на стол.

— Антоний, как может Октавиан поступать так с сыном Цезаря? Его кровным сыном, его настоящим наследником и к тому же ребенком!

— Ты и сама это понимаешь, — сказал Агенобарб, тоже прочитав письмо. — Цезариону в июне исполнилось шестнадцать. Он — мужчина.

— Но он — сын Цезаря! Его единственный сын!

— И копия своего отца, — добавил Агенобарб. — Октавиан очень хорошо понимает, что, если Рим и Италия увидят парня, за ним пойдут все. Сенат постарается сделать его римским гражданином, а также лишить Октавиана состояния его так называемого отца и всех его клиентов, что намного важнее. — Агенобарб свирепо посмотрел на нее. — Ты поступила бы лучше, Клеопатра, если бы осталась в Египте и послала в эту кампанию Цезариона. И на советах было бы меньше ненависти.

Конечно, она была не в том состоянии, чтобы спорить с Агенобарбом, но все-таки возразила.

— Если то, что ты говоришь, правда, я была права, оставив Цезариона в Египте. Я должна победить ради него, и только потом я покажу его всем.

— Ты дура, женщина! Пока Цезарион остается по ту сторону Нашего моря, он невидим. Октавиан выпускает листовки, где написано, что Цезарион совершенно не похож на Цезаря, и никто не может ему возразить. Если Октавиан дойдет до Египта, твой сын от Цезаря умрет и Рим так и не увидит его.

— Октавиан никогда не дойдет до Египта! — крикнула Клеопатра.

— Конечно не дойдет, — вступил в разговор Канидий. — Мы побьем его сейчас, в Греции. Я узнал из достоверного источника, что у Октавиана шестнадцать полных легионов и семнадцать тысяч германской и галльской конницы. Это его единственные сухопутные силы. Его флот состоит из двухсот больших «пятерок», которые хорошо показали себя в Навлохе, и двухсот жалких маленьких либурн. Мы превосходим его во всех отношениях.

— Хорошо сказано, Канидий. Мы не можем проиграть. — Потом она вздрогнула. — Некоторые вопросы может решить только война, но результат всегда неопределенный, верно? Взять, например, Цезаря. Он всегда был в меньшинстве. А говорят, Агриппа почти не уступает Цезарю.

Сразу после письма Поллиона они пошли к Патрам в устье Коринфского залива на западе Греции. К этому времени вся армия и флот прибыли в Адриатику, обогнув самый западный полуостров Пелопоннес.

Даже при том, что несколько сотен галер были оставлены для охраны Метоны, Коркиры и других стратегически важных островов, главный флот состоял приблизительно из четырехсот восьмидесяти самых массивных квинкверем. Эти громады — по восемь человек на весло в трех рядах с каждого борта — имели палубы и носы-тараны из цельной бронзы в окружении дубовых брусьев, а их корпусы были усилены поясами из брусьев, связанных вместе железом и служивших буферами на случай тарана. В длину корабли были двести футов, в ширину пятьдесят футов, возвышались над водой на десять футов в середине и на двадцать пять футов у кормы и у

носа. На каждом было четыреста восемьдесят человек экипажа и сто пятьдесят морских пехотинцев, плюс еще высокие башни с артиллерией. Все это делало их неприступными — ценное качество при защите. Но у них был очень медленный ход, а это не годилось для атаки. Флагман Антония «Антония» был еще больше. Шестьдесят кораблей Клеопатры имели такие же размеры и формы, но остальные шестьдесят были просторными триремами с четырьмя гребцами на весло в трех рядах с каждого борта. Они могли плыть с большой скоростью, особенно под парусами. Ее флагман «Цезарион», изящно украшенный и позолоченный, был быстроходным и подходил скорее для бегства, чем для сражения.

Когда все было готово, Антоний самоуспокоился и начал отдавать приказы столь расплывчатые, что легаты вынуждены были сами разбираться в их сути, и кто-то справлялся с этим хорошо, кто-то — посредственно, а кто-то совсем ничего не понимал.

Он поставил свой корабль между островом Коркира и Метоной, портом на Пелопоннесе севернее мыса Акритас. Богуд из Мавретании, убежавший от своего брата, был назначен командовать Метоной, а другой крупной базой на острове Левкада командовал Гай Сосий. Даже Киренаика в Африке охранялась гарнизоном. Луций Пинарий Скарп, внучатый племянник бога Юлия, имел там флот и четыре легиона. Это было необходимо, чтобы охранять грузы зерна и продовольствия из Египта. Огромные запасы продовольствия имелись на Самосе, в Эфесе и во многих портах на восточном побережье Греции.

Антоний решил не обращать внимания на западную часть Македонии и северную — Эпира. Попытаться удержать их значило бы растянуть свой фронт и уменьшить плотность войска и кораблей, поэтому пусть они достанутся Октавиану вместе с Эгнациевой дорогой. Ужас перед очень длинным и очень тонким фронтом был так велик, что Антоний даже покинул Коркиру. Его основной базой был Амбракийский залив, большой, беспорядочный, почти закрытый водоем с выходом в Адриатическое море шириной в одну милю. Южный выступ возле устья носил название мыс Акций, и здесь Антоний поставил свой лагерь. Легионы и вспомогательные войска расположились веером на много миль вокруг него на болотистых, нездоровых землях, где лютовали москиты. Хотя армия пробыла в лагере недолго, положение складывалось отчаянное. Началась настоящая эпидемия пневмоний и малярии, даже самые стойкие люди простужались, к тому же заканчивалась еда.

У Антония было плохо налажено продовольственное снабжение, и все, что Клеопатра советовала, чтобы выправить положение, или игнорировалось, или саботировалось. Не то чтобы она или Антоний мало думали о запасах, просто они были уверены, что хранение продуктов на восточном побережье — хорошая стратегия: Октавиану придется обогнуть Пелопоннес, чтобы получить их запасы. Но они не приняли в расчет высокий, неровный, почти непроходимый горный хребет, протянувшийся от Македонии до Коринфского залива и отделявший восточную часть Греции от западной. Дороги там если и были, то всего лишь тропы.

Публий Канидий единственный среди легатов видел настоятельную необходимость доставить большую часть этих запасов зерна и продуктов на кораблях вокруг Пелопоннеса, но Антонию, впавшему в упрямство, понадобилось много дней, чтобы одобрить приказ, для выполнения которого надо было плыть на восток. А на это требовалось время.

Оказалось, что времени-то у них и нет. Было очень хорошо известно, что поздней зимой и ранней весной преимущество у тех, кто находится на восточной стороне Адриатического моря, поэтому никто в палатке Антония не верил, что Октавиан и его армия смогут пересечь Адриатику до лета. Но в этом году все водяные боги, от Отца Нептуна до морских лар, встали на сторону Октавиана. Дули сильные западные ветры, что было необычно и не по сезону. Это означало, что для Октавиана ветер будет попутный и волна попутная, а для Антония ветер будет встречный и волна встречная. Антоний был бессилен. Он не мог помешать Октавиану плыть или высаживаться, где тот пожелает.