Антракт: Романы и повести
Шрифт:
— Но вот то, что о вас пишут там…
— Где? — не сразу понял его Бенедиктов.
— Там, — кивнул Борис Иванович головой назад, через плечо. — Пишут, говорят…
— Писателю приятно, когда о нем говорят… — ушел от прямого ответа Бенедиктов. — А что?..
— Что говорят, кто, с какой целью… Они без выгоды для себя, Юрий Павлович, и пальцем не пошевелят.
— Не знаю… не знаю, что вам и сказать, Борис Иванович… — Бенедиктов и вправду не знал, что на это ответить. — Я полагаю, если говорят, тем более — хвалят советское кино,
— На пользу, конечно, — согласился собеседник, — но вы ведь и сами… — и совершенно неожиданно: — Вот, к примеру, прошлой зимой в Париже, в декабре, кажется…
«Горячо, — подумал даже с некоторым облегчением Бенедиктов, — сейчас о Демари спросит…»
— Именно, — заглянул в папку Борис Иванович, — двадцать четвертого декабря вы дали интервью американской телекомпании Энбиси, не согласовав этого с руководителем делегации…
— Я показал потом это интервью товарищу Сидоркину, он его вполне одобрил.
— Постфактум. Нет, вы в полном праве, Юрий Павлович, давать интервью кому угодно и о чем угодно, на вашу гражданскую ответственность. Но, с другой стороны…
И тут Бенедиктов вдруг яснее ясного понял, что не в интервью его упрекает или обличает Борис Иванович, не в интервью как таковом, а в самом том факте, что он, Бенедиктов, позволил себе дать это интервью, не согласовав с Сидоркиным, тем самым нарушив уклад и порядок, на страже которых как раз и стоит Борис Иванович, в защите которых и заключается его роль и долг.
— А знаете ли вы, Юрий Павлович, кто такой этот самый Жорж Демари, которому вы дали интервью?..
— Демари? — переспросил он, оттягивая ответ. — По-моему, довольно симпатичный господин… общительный, образованный…
— Общительный… — усмехнулся Борис Иванович, опять обнажив ослепительно-белые, молодые не по возрасту зубы, — само собой, общительный.
— К тому же, — с удивившим его самого простодушием — этакий Иванушка-дурачок! — увел разговор в сторону Бенедиктов, — к тому же, кому, как не вам, — он обвел взглядом комнату, как бы давая понять, что не одного Бориса Ивановича имеет в виду, — кому, как не вам, его знать лучше, чем знаю я, ведь он много раз бывал в Москве, даже снимал фильм о Кремле, о Третьяковке, о народных промыслах… Разве их не проверяют, прежде чем пускать к нам? — он сделал ударение на «нам», как чуть раньше на «вам».
— Проверяем, можете на нас положиться, Юрий Павлович, — заверил его без улыбки Борис Иванович. — Можете, как говорится, спать спокойно.
— Кто же этот Демари? — Бенедиктов изобразил на лице крайнюю степень любопытства. — Шпион?
— Шпионы только в детективах теперь бывают, — усмехнулся Борис Иванович, — то есть шпионы в старом смысле. Кстати, как вы относитесь к детективам?.. — спросил неожиданно, но тут же себя одернул: — Впрочем, не о том у нас разговор, — Поглядел на часы, присвистнул: — Действительно, заговорились!.. На чем это мы с вами остановились? — И вспомнил без посторонней помощи: — На Демари. Жорж Демари. Именно о нем я и хотел вас попросить…
— О чем?! — опять помимо воли вырвалось у Бенедиктова, хотя еще в самом начале разговора он твердо решил для себя: не спрашивай! не торопи! не высовывайся!
— О самой малости, — успокоил его Борис Иванович. — Вы же
— Я вам уже все сказал, — упорствовала в Бенедиктове осторожность, — да и что я о нем знаю? Один раз видел в Париже…
— И четыре раза в Москве, Юрий Павлович, — укорил его, как бы сам сожалея о том, Борис Иванович. — И в гостях у вас был, и угощали вы его обедом в «Арагви», и возили в Архангельское, в Загорск, хотя иностранцам без особого разрешения туда не положено. Ого! — взглянул он снова на часы, — В пятнадцать тридцать у нас совещание…
«Всё знают!.. — пронеслось в мозгу у Бенедиктова. — И про Загорск, и про „Арагви“, и про Архангельское… Всё!»
— Так лады? — Борис Иванович встал, вышел из-за стола, — Две-три странички, от силы четыре. Так сказать, психологический портрет, не более того. Ваше впечатление о нем как писателя. Впрочем, можно и как просто гражданина, — как бы мимоходом, не придавая этому особого значения, добавил он.
«Новый жанр… — подумал про себя с тоской Бенедиктов и усмехнулся, глядя прямо в глаза Борису Ивановичу, — пусть знает, что я о себе самом думаю!..»
— Кстати, — вспомнил вдруг Борис Иванович, — кажется, вы собираетесь осенью на кинофестиваль в Западный Берлин?.. — Задумался, потом сказал: — Я там бывал… Трудный город, особенно в настоящий момент… Если вдруг будут затруднения — милости просим, все, что от нас зависит, не стесняйтесь! — И тут же о другом, в упор: — Что же вы такое задолжали Демари, что сразу же, не успел он сойти с самолета, поспешили к нему в гостиницу?.. — Но ответить Бенедиктову не дал: — Впрочем, наверняка ничего серьезного… Не думайте, никаких там валютных или еще каких-нибудь дел мы не подозреваем, не тот вы человек, да и Демари тоже… Но… — И помолчал, как бы не сразу решаясь сказать: — Но будьте впредь осторожнее, Юрий Павлович, и с Жоржами разными, и с деньгами, да и… и с телефонами тоже. Не надо, Юрий Павлович, вы же серьезный человек.
Бенедиктов спросил его напрямик:
— Мой телефон прослушивается?
Борис Иванович только пожал плечами:
— Я не АТС. — И вновь как бы неожиданно для самого себя вспомнив: — Да, кстати, не забыть бы — о Майе Александровне…
— О Майе? — похолодел Бенедиктов.
— Женские дела, мелочь… Тряпки, обувь, парфюмерия, в магазинах всего этого нет, приходится пользоваться спекулянтами, не она одна. Но, знаете ли, если в записной книжке у какой-нибудь фарцовщицы — вдруг да телефон вашей жены? Это ведь по-разному можно истолковать, всем не запретишь, а Майя Александровна на радио работает, диктор, ответственная должность…
— За Майю Александровну можете не… — повысил было голос Бенедиктов, но тут же сдержался: — Я за нее — хоть правую руку!
— Чем же вы тогда писать будете, Юрий Павлович?! — весело рассмеялся Борис Иванович и тут же извинился: — Шутка, не обижайтесь. Жена Цезаря, как говорится, вне подозрений. Или, — запнулся он, — я путаю, не жена, а мать?.. Да, вот еще что — ваша мать…
— Мачеха, — в который раз помимо воли поторопился Бенедиктов, и краска стыда за эту подлую, пошлую спасительную уловку бросилась ему в лицо.