Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций

Самоделова Елена Александровна

Сам Есенин еще более усилил метафоричность «красного петуха», который одновременно представлял солнце в солярно-мифологической теории и пожар в бытовом крестьянском сознании, и такой образ «двойного зрения» запечатлел в стихотворении «Тучи с ожерёба…» (1917): «Плещет надо мною // Пламя красных крыл » (I, 106).

Другим символическим цветом – зеленым – обладает петух у С. А. Клычкова, друга Есенина: «…полыхает в дырке зеленый петух и бьется зеленым крылом и, разгребая песок возле окна, песчинками стучит в стекла, и по мутному стеклу стекают дождинки…». [1566] Зеленая окраска петуха обусловлена уже не фольклорной, но мифологической природой: этот художественный образ олицетворяет грозу – с полыханием молний, с мощными отсветами небесного огня.

Следовательно, можно предполагать, что Есенина привлекало в «петушиных» описаниях друзей-писателей: в частности,

те их художественные умения, которые заставляют изображаемый объект мерцать и переливаться палитрой тонов и оттенков цвета.

Есенин, вероятно, читал прозу С. А. Клычкова, которая изобилует метафорическими изображениями петуха. Так, в романе «Сахарный немец» (1925) встречается ряд разнохарактерных петушиных образов – от мифопо-этических до почти натуралистических: «Смотрит Зайчик, в углу петух на шесте: привстал, на ногах – сапоги желтые, на голове – корона царская, тоже на Зайчика глядит, и кажется Зайчику, что петух немало диву дается, что Зайчика видит: как это, дескать, такое выходит?… // Потом, видно, решил, что это он, петух, в своих петушьих расчетах сбился да спутался на старости лет и что так на самом деле и надо, чтобы Зайчик стоял тут, у лесенки на накат, на котором по этому лету куры цыплят высиживали, стоял тут в полутьме и его сапогами любовался, – решил и вдруг громко захлопал крыльями: лоп-лоп-лоп-лоп-лоп, и так запел, как будто Зайчик и не слыхивал до сей поры, как деревенские петухи поют»; «…как под колесный скрип и визг от накрылья телеги хлопал на шесте крыльями старый петух и не вовремя пел – видно, хотел разбудить хозяев и пораньше поднять на ноги…»; «Смотрит Зайчик на карты… и каждый король саблей чертит по земле, как петух перед курицей серебряным бравым крылом» [1567] и др. С. А. Клычков был выходцем из соседней Московской обл. (Тверской губ.), принадлежал к «новокрестьянским поэтам» и пользовался в своем творчестве теми же методическими приемами, что и Есенин: 1) черпал сюжеты из собственной биографии и жизни своей родной деревни; 2) опирался на фольклор своей «малой родины»; 3) преобразовывал на свой лад мифологические находки А. Н. Афанасьева, вычитанные в трехтомнике «Поэтические воззрения славян на природу» (М., 1865–1869). Талантливость автора и общность творческих подходов – вот причины привлекательности сочинений С. А. Клычкова для Есенина.

Петух занимал важное место в сюжетном и образном строе русской художественной литературы и до Есенина. Можно привести множество названий произведений, в которых встречаются петух или курица: «Сказка о золотом петушке» А. С. Пушкина, «Черная курица, или Подземные жители» Антония Погорельского, «История о петухе, кошке и лягушке» В. Ф. Одоевского, «Кот и петушок» М. Л. Михайлова и др.

Афористичность изображения петуха

Петух у Есенина представлен в трех образных возможностях его наиболее выразительного раскрытия: 1) со взмахом крыльев и в движении; 2) с громким кукареканьем и 3) в привязанности ко времени, пограничному с ночью. Петух, в представлении поэта, – деятельная птица.

Зрительный образ петуха сопутствовал Есенину в его жизни и воздействовал на него. В начале 1917 г. в Москве на Кузнецком мосту было открыто литературное кафе «Красный петух» («Питтореск»), интерьер которого был оформлен художником Г. Б. Якуловым. Много раньше о Г. Б. Якулове писал М. Симонович в статье «Наш импрессионизм» (1909): «Одаренный ярким живописным темпераментом (контраст ярко-розового и зеленого в его “Петухах” радует глаз своей откровенной силой), он умеет подчинить свои красочные видения строго логической концепции». [1568] По неподтвержденным пока данным, компанией Есенина был учрежден издательский знак с профильным изображением петуха.

Богатая и сложная орнаментировка русского народного костюма (в первую очередь – рубахи) обобщенно названа современным филологом И. Ч. Варгой «петушиными гребешками», очевидно, по наименованию конкретного узора вышивки или браного ткачества и применена к обличью самого поэта при характеристике его начального периода творчества: «Есенин прощается с деревенскими декорациями, лаптями, одеждой в петушиных гребешках, как в свое время простился Маяковский с желтой рубашкой – символом эпохи футуристов» [1569] (ср. народное название вышивки – «кочеты» – см. выше).

Значительная роль символики петуха и курицы в сочинениях Есенина хорошо согласуется с весомостью куриной образности в рязанском фольклоре. Например, подборка Востокова «Пословицы и поговорки, собранные в Рязанском, Михайловском и Зарайском уездах Рязанской губернии, существующие во всяких классах народонаселения» (1890, ноябрь) пестрит образом курицы (наседки), которая сопоставляется то с неразумным человеком, глупой

бабой, а то, наоборот, подается как образец правильного поведения: «Говорят, что кур доят, а у них и сисек нет»; «Курица не птица; горшок не посуда; а баба не человек»; «Курочка по зернышку клюет, да сыта бывает»; «Как курица ни пой петухом, бабе не быть мужиком»; «Мокрая курица»; «Не по наседке яйца, далеко куму до зайца»; «Напрасно курица села на змеиные яйца, корпит беду, на свою голову растит»; «Скажешь курице, а она – всей улице»; «Ты ему так мила, как курице – птица-сова». [1570] Там же гораздо реже и в другом осмыслении встречается образ петуха: «Поп и петух одинаково поют, когда в церковь не ходят и ничего на дают». [1571] Как видим, у Есенина образа петуха превалирует над курицей, и такая данность опирается не на соотношение частотности двух родственных персонажей в паремийных жанрах (дающих противоположный результат). Превалирование петуха-персонажа над курицей базируется на особенностях разнообразного обрядового и песенного фольклора Рязанщины и родного села Константиново, где петух является ведущим фольклорно-этнографическим символом .

Петушиные крылья и «ангельские крыла»

Чисто зрительное восприятие стропил крыши как опущенных крыльев птицы (о назывании стропил «петухом» см. выше) легло в основу есенинских строк из стихотв. «Есть светлая радость под сенью кустов…» (1917):

За отчею сказкой, за звоном стропил

Несет ее шорох неведомых крыл … (IV, 160).

Однако осененность крестьянской избы чем-то святым (может быть, Святым Духом, изображаемым в виде голубя, сотворенного из соломы или расщепленного куска дерева) заметна в придании таинственности крыльям и в употреблении церковнославянской падежной формы – «неведомых крыл».

«Крыла» как принадлежность ангела, как его типичнейшая черта берут начало от птичьих крыльев и просматриваются в есенинских строках: «Нежно под трепетом ангельских крыл // Звонят кресты безымянных могил» (IV, 154 – «Синее небо, цветная дуга…», 1916). Заметим, что «крыла» у Есенина обычно даны одновременно в движении и звучании: передвижение петуха стремительно и кукареканье громогласно. С одной стороны, полет ангелов еле уловим и беззвучен, с другой – птицы в небе непрестанно машут крыльями или легко парят в воздухе, ловко планируют, издают резкие звуки или переливчатые музыкальные трели. «Ангельские крыла» у Есенина осеняют привычный бытовой объект, христианизируя его и переводя в церковную ипостась; содействуют его наполнению нежнейшими и сладостными звуками, иногда извлекают божественные звоны.

Удивительно, но у Есенина в стихотворении «Проплясал, проплакал дождь весенний…» (1917) ангельские крыла не вызывают обязательного восторга, какой бывает у христианина при ощущении им внимания к себе со стороны горних сил; напротив, лирический герой пресыщен божественной ратью: «Скучно слушать под небесным древом // Взмах незримых крыл …» (I, 132).

Организатор Есенинского музея в пос. Росляково Мурманской обл., словесник В. Е. Кузнецова, исследуя художественные портреты Есенина, усматривает в работе Г. Б. Якулова 1919–1920 гг. «Лик Сергея Есенина» (ГЛМ) окрыленность поэта как буквально-зримую крылатость – как проявление святости, что подкреплено ангельским нимбом: «Акварель изображает поэта крестьянским юношей со щенком (или теленком? скорее, все же щенком) на руках. Над головой поэта – нимб, как у святых на иконах. За плечом – крыло, легкое, облачное, воздушное, но явно крыло». [1572] Исследовательница ссылается на предположение искусствоведа Л. Алексеевой, соотносящей эту акварель с выступлением Есенина 3 апреля 1919 г. в Политехническом музее в Москве, которое носило название «Отелившийся бог», портрет мог быть откликом художника на это событие. Религиозное наполнение акварели ощущается в имитации колорита фрески, на которой голубоватым тоном с белилами изображено облачное крыло за плечом поэта.

Птичьи (петушиные) черты внешности Есенина

Современники Есенина (причем не один человек!) отмечали похожесть поэта на птицу, ассоциативную связь его внешности с птичьей. Легкие взмахи рук сродни расправленным птичьим крыльям, быстрое восхождение по ступенькам лестницы подобно вспархиванию птицы, будто крылатый разлет бровей – эти манеры и черты внешности Есенина притягивали к нему взоры современников. М. И. Себекин в письме к Есенину 1 апреля 1925 г. зримо представлял: «Вижу вдали большую птицу, распростершую свои широкие крылья и готовую взметнуться в голубую, звонкую высь, это – Есенин, и слышу, как крылья этой могучей птицы обламывает какая-то погань…». [1573] Н. Д. Вольпин отмечала: