Анюта
Шрифт:
И крестный, очень довольный, распахнул полу телогрейки, а там - Настин графинчик с малиновой настойкой. Берегла к Троицыну дню, припрятывала от мужиков.
Усадили мамку за стол, стали праздновать и закусывать остывшими блинами. Настя даже попробовала песню троицкую затянуть. Из окна Анюта видела, что молодежь потянулась на мельницу. Как до войны. Нет, все по-другому.
– Ни веселья прежнего нет, ни многолюдья - жизнь испаряется, погрустнела крестная.
– Но ты сходи, Нютка, обязательно, попляши. Твое время настало на гулянки ходить.
Весной
Целый месяц только о нем и говорили в деревнях. Сколько надежд он всколыхнул своим нечаянным возвращением! Вот и Витьке какой-то дурак сказал: так и батька твой может в один прекрасный день явиться. Даже слух прошел, что один мужик со станции видел его на войне.
Этот доброхот брякнул и забыл, а парнишка покой потерял. Замучил дядь Сережу вопросами и каждый день после школы ходил на дорогу встречать. Анюта раз и другой приводила его насильно домой. И ругать-то его не было сил: такой он стоял жалкий и горемычный на этой пустой дороге, в огромных батиных валенках с калошами, овечьем треухе и длинном ватнике, подпоясанном ремнем.
– Печаль ты моя, посинел уже весь и все выглядывает. Кого ты здесь выглядишь, ни души вокруг, - напевала ему Анюта, увлекая за собой.
Весна была гнилая, слякотная, пока до дому дойдешь, ледяной ветер всю душу выполощет. Но дома их ждали теплая печка и интересная книжка на весь вечер. Анюта старалась накормить братца повкуснее и "зачитать" его до дремы. Ничего у нее не получалось: он вставал и ложился с одной мыслью. А однажды расплакался, как маленький:
– Сил нет больше терпеть, когда же дождемся папку!
Надо было его пристыдить, утешить - почему же Анюта промолчала? Давно уже перешел Витька на ее руки. Мать весь день на ферме и на огороде. В сумерках вернется, ляжет на свой топчан лицом к стене и затихнет. Так они и жили.
Анюта первая заметила, что Витькины лицо и руки обметала коричневая корочка. Такое с ним и раньше бывало по весне. До войны фельдшерица делала ему уколы, а в войну немец-доктор давал мази. Но теперь, в распутицу, не добраться было до Мокрого - в больницу или к бабке Шимарихе. В колхозе даже тяжелобольным не давали лошадь.
Еще через несколько дней Витька захрипел и стал покашливать.
– Ничего, мы его малинкой отпоим, у меня еще малинка осталась сушеная, - говорила крестная.
– А скоро полезет молодая крапива, щавель, мы ему щей зеленых наварим, и короста сойдет.
Потом дядя Сережа заметил:
– Что-то погрустнел наш Витька. Не заболел ли?
К вечеру парень вдруг запылал жаром. Решили - простыл на дороге. уложили его на горячую лежанку, напоили малиной.
Утром Анюта оставила ему еду на табуретке, наказала в сенцы не выскакивать босым и побежала в школу. В школе ей было тревожно, еле высидела два урока. Примчалась домой - все, что оставляла ему из еды, нетронуто.
Вот тут они испугались не на шутку. И мамка запричитала:
– А родненький мой сыночек, что ж нам с тобой делать?
Она вдруг очнулась и стала прежней. Побежала в Мокрое за фельдшеркой. И никого не застала, фельдшерка ушла куда-то в дальнюю деревню.
Тогда мать бросилась в контору и молила ради Христа позвонить в район, в больницу, чтобы прислали доктора. Секретарша Карпа ей сказала:
– Теть Саш, ты в своем уме? Твой парень простыл, так ему доктора вызванивать аж из района. Вечером или завтра зайдет фельдшерка, мы ей накажем.
Домой мать вернулась понурая, опустилась на лавку и долго сидела, пригорюнившись. Они ее боялись и расспрашивать, без вопросов все понятно.
Фельдшерку не дождались ни на другой, ни на третий день. Передала она с кем-то из мокровцев, что дома не сидит, вздохнуть некогда, как много больных. Заглянет как-нибудь на днях, когда будет в Козловке. Но толку от этого будет немного, потому что лекарств давно никаких нет, так что пускай обходятся своими средствами - поят малого травами и греют на печке.
Доня принесла стаканчик меда, дед Устин - баранку. Но Витька даже баранку, размоченную в молоке, есть не стал, на мед не глянул. Крестный пошел к Карпу просить лошадь, решили было везти парня в больницу на станцию. Но тут, как назло, после оттепели сильно подморозило и снова задул ошалелый ветрище. На улице даже дышать было трудно. Кот тут же залез в печурку, деревья жалобно нахохлились и поджали, как ручонки, голые ветки. По обледенелым дорогам ходили как слепые, осторожно шаркая лыковыми калошами.
Настя даже руками замахала:
– Не дам мучить парня! Пока довезете его по такому холоду, только растрясете и заморозите.
Ночью Анюта проснулась оттого, что ветер гулко ухал в стену хатки, словно боком толкал. Оконные стекла испуганно дзенькали в ответ. Мать сидела в изголовье Витькиной кровати и покачивалась из стороны в сторону, как заведенная. Мерцала лампадка в углу, и в ее тихом, уютном свете Анюта разглядела, что глаза у матери широко распахнуты. А в них - ни страха, ни боли, одна только безграничная покорность и усталость.
После этой ночи Витька прожил еще два дня. Только спал или бредил. Анюта пробовала поить его с ложечки, часами сидела рядом, дожидаясь, когда он придет в себя, откроет глаза, скажет что-нибудь.
Утром она пошла на дойку вместо матери, а когда вернулась часа через три, Витьки уже не было на свете. У стола сидели две старушки соседки, тихо переговаривались. Эти старушки смерть словно издалека чуяли. Покойник еще не успеет остыть - они тут как тут.
Анюта кинулась за занавеску в спаленку. Там на кровати лежал Витька со смиренно сложенными на груди руками. А возле него сидела в тихом безумии мамка. Одна из старушек быстро подставила для нее табуретку, ласково огладила ее по плечу, нашептала что-то утешительное.