Анж Питу (др. перевод)
Шрифт:
Питу счел, что повторить слова Бийо – самое лучшее, что он может.
– Вы правы, – пробормотал он, укладываясь на травке, – нельзя, чтобы вас убили.
Однако конец этой фразы застрял в гортани Питу. Vox faucibus haesit [79] , можно было бы сказать, если бы Питу бодрствовал, но он уже засыпал.
Бийо этого не заметил.
– Мысль! – воскликнул он.
– М-гм, – промычал Питу.
– Слушай, у меня мысль. Какие бы предосторожности я ни принимал, меня могут убить – застрелить в упор или издали, смертельно ранить или прикончить сразу. Если такое случится, надо, чтобы ты знал, что
79
Голос застрял в гортани (лат.).– Вергилий. «Энеида», III, 48.
Питу не слышал и, естественно, держал язык за зубами.
– Ежели меня смертельно ранят, и я не сумею довести дело до конца, ты вместо меня найдешь доктора Жильбера и скажешь ему… Питу, ты слышишь? – Бийо наклонился к Анжу. – Значит, ты скажешь ему… Э, да он, бедняга, вовсю храпит!
Вид спящего Питу пригасил возбуждение фермера.
– Ладно, будем спать, – пробормотал он.
И Бийо, даже не очень ворча, лег рядом с сотоварищем. Ведь как бы ни был фермер привычен к труду и усталости, дневная поездка и вечерние события тем не менее оказали на него снотворное действие.
Они проспали, вернее, провели в забытьи часа три, и тут взошло солнце.
Когда Бийо и Питу открыли глаза, ожесточенный облик Парижа, каким они его увидели вчера, не изменился, разве что всюду стало больше солдат, больше народа.
Народ вооружился наскоро изготовленными пиками, ружьями, с которыми большинство не умело обращаться, старинным оружием, вызывавшим восторг его обладателей инкрустациями из золота, слоновой кости и перламутра, хотя ни назначения его, ни устройства они не понимали.
Сразу же после отвода солдат было разграблено Хранилище мебели.
И народ выкатил к ратуше две пушечки.
В соборе Парижской Богоматери, в ратуше, во всех церквах били в набат. Появились (откуда? – никто этого не знал – может быть, из-под земли?) легионы бледных, изможденных, одетых в отрепья мужчин и женщин, которые еще вчера кричали: «Хлеба!», а сегодня: «К оружию!»
Эти зловещие толпы призраков уже месяца два стягивались из провинции, в молчании проходили через заставы и заселяли голодный Париж, как заселяют кладбище арабские гулы [80] .
80
Гулы (мусульм. миф.) – джинны, имеющие облик женщин, которые заманивают путников, убивают их и пожирают.
В тот день вся Франция, представленная в Париже голодающими из каждой провинции, вопияла к своему королю: «Дай нам свободу!» – и к богу: «Насыть нас!»
Бийо, проснувшийся первым, разбудил Питу, и они отправились в коллеж Людовика Великого, с содроганием осматриваясь и ужасаясь своему участию в кровопролитных бедствиях.
Они шли через район, который нынче называют Латинским кварталом, по улице Арфы, по улице Сен-Жак, которая и была их целью, и видели, что всюду, как во времена Фронды [81] , возводятся баррикады. Женщины и дети таскали на верхние этажи книги ин-фолио, тяжелую мебель и бесценные мраморные скульптуры, чтобы сбрасывать их на головы чужеземных солдат, ежели те осмелятся сунуться в извилистые и узкие улочки старого
81
Фронда – движение во Франции в 1648–1653 гг., направленное против усиления абсолютизма и кардинала Мазарини.
Время от времени Бийо замечал одного или двух французских гвардейцев, стоящих в центре собравшейся вокруг них толпы, которой они показывали, как обращаться с ружьем; женщины и дети с интересом и, можно даже сказать, с желанием научиться повторяли все эти упражнения.
А в коллеже Людовика Великого был мятеж: ученики взбунтовались и изгнали учителей. Когда Бийо и Питу подошли к коллежу, школяры, выкрикивая угрозы, осаждали решетчатые ворота, а позади них с жалобными воплями бегал перепуганный принципал коллежа.
Фермер несколько секунд наблюдал за этой междоусобицей, а потом зычным голосом крикнул:
– Кто из вас Себастьен Жильбер?
– Я, – ответил мальчик, красивый почти женской красотой, который в компании еще нескольких товарищей тащил лестницу, чтобы с ее помощью преодолеть стену, раз уж ворота оказались для них непреодолимыми.
– Подойди ко мне, дружок.
– Что вам угодно, сударь? – осведомился Себастьен.
– Куда вы собираетесь увести его? – закричал принципал, напуганный появлением двух вооруженных людей, одежда одного из которых – как раз того, кто обратился к юному Жильберу, – была вся перепачкана засохшей кровью.
Мальчик тоже с удивлением смотрел на обоих пришельцев, не узнавая своего молочного брата Питу, который мало того что изрядно вымахал с тех пор, как они расстались, но еще и совершенно переменил внешний вид, явившись в облике этакого воителя.
– Увести! – воскликнул Бийо. – Увести сына господина Жильбера, ввергнуть его в эту сумятицу, рискуя, что с ним что-то случится? Нет, черт побери, ни за что!
– Вот видите, Себастьен, – обратился к мальчику принципал, – видите, безумец, даже ваши друзья не хотят вас брать с собой. Я предполагаю, что эти господа – ваши друзья… Господа, воспитанники, дети мои, – вопил несчастный, – перестаньте! Послушайтесь меня… Приказываю, умоляю вас!
– Oro obtestorque [82] , – бросил Питу.
– Сударь, – промолвил Жильбер с твердостью, необычной для мальчика такого возраста, – удерживайте, если вам угодно, моих товарищей, но я – вы слышите? – я желаю выйти.
И он направился к воротам. Наставник поймал его за руку.
Но мальчик, откидывая с бледного лба прекрасные темно-русые волосы, объявил:
– Сударь, не смейте меня задерживать. Я в ином положении, чем другие: мой отец арестован и брошен в тюрьму. Мой отец во власти тиранов!
82
Призываю, умоляю (лат.).
– Во власти тиранов! – воскликнул Бийо. – Ну-ка, мой мальчик, что ты хочешь этим сказать?
– Да! Да! – закричали ученики. – Себастьен говорит правду, его отца арестовали. Народ открыл тюрьмы, и он хочет, чтобы открыли тюрьму, в которой сидит его отец.
– Ах, вот как! – произнес фермер, с геркулесовой силой дергая ворота. – Значит, доктор Жильбер арестован. Черт побери, малышка Катрин была права.
– Да, сударь, моего отца арестовали, – продолжал юный Жильбер, – и поэтому я хочу уйти отсюда, получить оружие и сражаться до тех пор, пока не освобожу отца!