Анж Питу
Шрифт:
Бийо потребовал доску: три были испробованы, но оказались слишком коротки. Четвертая подошла.
Бийо перекинул ее через ров и, ни секунды не поколебавшись, двинулся вперед по этому шаткому мосту.
Толпа молча следит за ним; все глаза устремлены на этого смельчака, делающего шаг за шагом над бездной, напоминающей воды Коцита. Питу, дрожа, усаживается на самом краю рва и укрывает лицо руками. Мужество изменяет ему, он плачет.
Внезапно, уже оставив позади две трети пути, Бийо теряет равновесие, взмахивает
Питу издает глухой стон и, подобно верному ньюфаундленду, бросается в воду вслед за своим повелителем.
Тогда к доске, с которой только что упал Бийо, подходит еще один человек.
Также без колебаний он ступает на импровизированный мост. Это Станислас Майяр, судебный исполнитель из суда Шатле.
Дойдя до места, где барахтаются в тине Питу и Бийо, он на мгновение опускает глаза вниз и, убедившись, что они доплывут до берега целыми и невредимыми, продолжает свой путь.
Через полминуты он оказывается на другом берегу рва и снимает с кончика шпаги письмо коменданта.
Затем так же невозмутимо, тем же твердым шагом он той же дорогой возвращается назад.
Но в тот самый миг, когда народ окружает его, чтобы прочесть письмо, раздается мощнейший залп, и на толпу обрушивается град пуль.
– Вот что значит верить тиранам! – кричит Гоншон. И забыв о капитуляции, о порохе, о собственной жизни, о жизни заключенных, без раздумий, без чувств, с единственным желанием – отомстить, – народ бросается внутрь крепости: на приступ идут уже не сотни, но тысячи парижан.
Теперь путь им затрудняет не стрельба, но недостаточная ширина ворот.
Услышав грохот, двое солдат, ни на минуту не покидавших г-на де Лоне, бросаются на него, а третий выхватывает у него фитиль и топчет ногами.
Де Лоне вытаскивает шпагу из ножен и хочет заколоться; шпагу у него отбирают и переламывают пополам.
Комендант понимает, что ему остается лишь одно – ждать, и он ждет.
Народ заполняет крепость, гарнизон братается с ним, и вот уже Бастилия в руках восставших: капитуляции не потребовалось.
Все дело в том, что вот уже сто лет, как в королевскую крепость заключали не человека, но саму мысль. Мысль взорвала Бастилию, и народ устремился в образовавшуюся брешь.
Что же до залпа, прозвучавшего во время перемирия – этого неожиданного, бесцельного, рокового залпа, – никто никогда не узнал, кто подал к нему сигнал, кто его замыслил и осуществил.
Бывают минуты, когда судьба взвешивает на своих весах будущее целой нации. Одна чаша перевешивает. Люди уже мнят, что добились своего. Внезапно невидимая рука бросает на другую чашу острие клинка или пистолетную пулю. В одно мгновение все меняется и со всех сторон раздается крик: «Горе побежденным!»
Глава 18.
ДОКТОР ЖИЛЬБЕР
Пока народ с воплями радости
Эти двое – Питу и Бийо.
Питу поддерживает Бийо; пули не ранили фермера, он цел и невредим, но падение слегка оглушило его.
Фермеру и его верному оруженосцу бросают веревки, протягивают шесты.
Питу хватается за шест, Бийо за веревку.
Пять минут спустя обоих уже обнимают, невзирая на их перепачканное платье, и качают как героев.
Фермеру подносят стаканчик водки, Питу угощают колбасой и вином.
Потом обоих обтирают соломой и ведут погреться на солнце.
Внезапно в уме Бийо вспыхивает мысль, а точнее – воспоминание; он вырывается из рук заботливых доброжелателей и бросается в крепость.
– Свободу узникам! – кричит он на бегу.
– Да, да, свободу узникам! – повторяет в свой черед Питу, бросаясь вслед за ним.
Толпа, до этой секунды занимавшаяся лишь палачами, содрогнувшись, вспоминает об их жертвах.
Она выдыхает вся разом: «Да, да, да, свободу узникам!»
И новая волна осаждающих, словно раздвигая пределы крепости, врывается в нее, дабы даровать свободу ее пленникам.
Жуткое зрелище предстало глазам Бийо и Питу. Хмельная, разъяренная, бешеная толпа заполонила двор. Она растерзала первого попавшегося на ее пути солдата.
Гоншон хладнокровно наблюдал эту расправу. Без сомнения, он считал, что гнев народа подобен течению большой реки, которая губит тех, кто пытается ее остановить.
Эли и Юллен, напротив, бросились наперерез толпе убийц; они просили, они умоляли, утверждая – святая ложь! – что обещали сохранить гарнизону жизнь.
Появление Бийо и Питу сослужило им хорошую службу.
Толпа увидела, что Бийо, за которого она мстит, жив, что он отделался легким испугом: поскользнулся и искупался в тине.
Сильнее всего народ ненавидел швейцарцев, но швейцарцев нигде не было видно: они успели надеть серые блузы, так что их стало невозможно отличить от слуг или заключенных. Толпа забросала камнями башенные часы и разбила фигуры узников, поддерживавшие циферблат. Толпа бросилась вверх по лестницам, чтобы расквитаться С пушками, сеявшими смерть. Толпа мстила камням и в кровь стирала себе руки, пытаясь своротить их.
Когда первые победители показались на вершине башни, все, кто был внизу, то есть сто тысяч человек, приветствовали их оглушительным криком: «Бастилия взята!»
Крик этот пронесся над Парижем и, словно быстрокрылый орел, устремился во все концы Франции. Когда люди услышали этот крик, глаза их наполнились слезами, руки открылись для объятий; они забыли о том, что принадлежат к противоположным партиям, к враждующим классам; парижане ощутили себя братьями, французы ощутили себя свободными.