Анжелика. Мученик Нотр-Дама
Шрифт:
Наконец Анжелика добралась до площади, и как раз в то же мгновение из кучи хвороста вырвался огромный язык пламени. Простерев к нему руки, она услышала собственный безумный крик:
— Он горит! Горит!
Словно дикая кошка, она продралась к месту казни. На нее дохнуло жаром костра. Ветер раздувал огонь, и пламя гудело.
Костер разгорался так яростно, будто ревела буря или грохотала гроза. Чего ради эти человеческие фигуры мечутся у желтых языков пламени в лучах солнца? И что за человек в красном ходит вокруг
И зачем тот, другой, в черной сутане, с опаленными бровями вцепился в лестницу, зачем он тянет, насколько хватает руки, к огню распятие и кричит:
— Надежда! Надежда!
А кто тот человек там, внутри пламени? Боже милостивый, разве может в этом пекле находиться живое существо? Нет, он не должен быть живым, ведь палач задушил его!
— Слышите, как он кричит? — говорили люди вокруг.
— Нет, он не кричит, он мертв, — повторяла Анжелика бессмысленно.
Но и ей казалось, что из-за огненной завесы несутся душераздирающие вопли, и она закрывала уши руками.
— Как он кричит! Как кричит! — говорили в толпе.
А другие возмущались:
— Зачем это на него надели капюшон? Мы хотим видеть, как он корчится!
Порыв ветра вынес из костра горящие бумажные листы, и их пепел падал на головы зевак.
— Это его дьявольские книги, которые сжигают с ним вместе…
Тут ветер пригнул языки пламени, и на один момент, короткий, как вспышка молнии, перед Анжеликой открылась гора книг из библиотеки Отеля Веселой Науки и столб с привязанным к нему черным, неподвижным человеком, голова которого была закрыта темным капюшоном.
Она потеряла сознание.
Глава 20
Анжелика очнулась в лавке колбасника… — «Вы знали колдуна?» — «Нет!» — отвечает она. — Анжелика понимает, что начались роды, и просит отвезти ее в Отель-Дьё
АНЖЕЛИКА очнулась в лавке колбасника на Гревской площади. «Господи, как мне дурно! — приподнявшись, подумала она. — И почему так темно? Неужели я еще и ослепла?»
Над ней склонилась женщина с подсвечником в руке.
— Ну, вот вам и лучше, малышка! А я уж было засомневалась, жива ли. Приходил лекарь, сделал вам кровопускание. А я-то думаю, вам дурно потому, что скоро начнутся роды.
— Нет-нет, — Анжелика положила руку на живот. — Я жду ребенка только недели через три. Отчего так темно?
— А как же, ведь уже поздно. Только что отзвонили к вечере.
— А костер?
— Все закончилось, — и женщина добавила, понизив голос: — Но длилось долго. Ну и денек сегодня выдался! Тело догорело только к двум часам пополудни. Когда стали рассеивать пепел, началась настоящая драка — все хотели получить хоть щепотку! Даже палача едва на куски не разорвали.
Она помолчала и спросила:
— А
— Нет, — выдавила из себя Анжелика, — нет! Понятия не имею, что на меня нашло. Просто я никогда в жизни ничего подобного не видала.
— Да. В первый раз это производит ужасное впечатление. Мы-то, торговцы с Гревской площади, столько уже всего перевидали, что нас ничем не проймешь. Даже вроде не хватает чего-то, если на виселице никто не болтается.
Анжелике хотелось отблагодарить этих добрых людей, но у нее оставалась только какая-то мелочь. Она сказала, что вернется позже и возвратит хозяевам лавки деньги, которые они заплатили лекарю.
В синих вечерних сумерках колокол на Ратуше возвестил об окончании рабочего дня. С приходом ночи заметно похолодало.
На краю площади ветер шевелил похожие на огненные лепестки огромного цветка красные угли — все, что осталось от костра. Подойдя ближе, Анжелика услышала голос господина Обена, который вместе со своими помощниками наводил на площади порядок. Она нерешительно приблизилась к нему, не зная толком, что именно хотела бы у него спросить.
Палач сразу же узнал ее.
— А, вот и вы! — сказал он. — Я вас ждал. Вот ваши тридцать экю.
Анжелика, ничего не понимая, смотрела на кошелек, который он ей протягивал.
— Я не смог его задушить, — с искренним сожалением произнес палач, — но это не моя вина.
Он наклонился к ее уху и прошептал:
— Кто-то завязал веревку узлом.
— Узлом?
— Да. Похоже, этот человек что-то заподозрил и завязал узел, чтобы осужденного нельзя было задушить — понимаете, петля не скользила, а мне уже пора было спускаться.
Палач медленно выпрямился и добавил:
— Думаю, эту шутку сыграл с нами тот монах с мрачным взглядом.
Он колебался, глядя на обращенное к нему бледное лицо женщины, словно спрашивал себя, нужно ли рассказывать остальное. По характеру палач не был болтлив, к тому же и боялся сказать лишнее. Но он все же решился заговорить — словно его подтолкнуло что-то, что было сильнее его неприязни к разговорам. Он снова наклонился к уху Анжелики.
— Сдается мне, колдун знал, что так случится. Когда он увидел меня с веревкой в руках, он сказал мне: «Слишком поздно! Уходи отсюда побыстрее, палач!»
Анжелике показалось, что она сейчас снова упадет в обморок. Слова палача наполнили невыносимым горем ее истерзанное сердце, в котором нежность к Жоффрею смешивалась с лютой ненавистью к монаху Беше. Такая душевная рана уже не затянется.
— Оставьте деньги себе, — сказала она ровным голосом.
Из тени эшафота вышла неприметная фигура капеллана. Он приблизился к Анжелике, но та в ужасе отступила — складки его сутаны источали тошнотворную вонь, смесь запахов жженого дерева и паленого мяса.