Апельсины из Марокко
Шрифт:
Сбил меня паренек, вроде даже щупленький с виду, но спортивный, бородатый такой, должно быть, геолог из столичных. Те, как в наши края приезжают, сразу запускают бороды. Вовремя он меня с копыт снял.
Наши уже драпали во все стороны, как зайцы. Вовик убежал, и Петька, и Полтора-Ивана, и другие.
– Пойдем шампанского выпьем, – предложил я бородатому.
Свой парень, сразу согласился.
– Пошли в «Маяк», – говорю, – угощаю.
Денег у меня, конечно, не было, но я решил Эсфирь Наумовну уломать. Пусть запишет на меня, должен же
– Пошли, старик, – засмеялся он.
– А ты с какого года? – спросил я его.
– С тридцать восьмого.
Совсем пацан, ей-богу! Действительно, я старик.
– Небось десятилетка за плечами? – спрашиваю я его.
– Институт, – отвечает. – Я строитель. Инженер.
И тут подходит к нам девица, такая, братцы, красавица, такая стиляга, прямо с картинки.
– Катя, знакомься, – говорит мой дружок, – это мой спарринг партнер. Пошли с нами шампанское пить.
– А мы очередь не прозеваем, Колька? – говорит девица и подает мне руку в варежке.
А я, дурак, свою рукавицу снимаю.
– Корень, – говорю я, – тьфу ты, Валькой меня зовут… Валентин Костюковский.
Пошли мы втроем, а Катюшка эта берет нас обоих под руки, понял? Нет, уговорю я Эсфирь Наумовну еще и на шоколадные конфеты.
– Крепко бьет ваш Колька, – говорю я Катюше. – Точно бьет и сильно.
– Он у меня такой, – смеется она.
А Колька, гляжу, темнеет. Такой ведь счастливый, гад, а хмурится еще. На его месте я бы забыл, что такое хмурость. Пацан ведь еще, а институт уже за плечами, специальность дефицитная на руках, жилплощадь небось есть и девушка такая, Господи Боже!
В хвосте очереди я заметил Петьку. Он пристраивался, а его гнали, как нарушителя порядка.
– Да я же честно хочу! – кричал Петька. – По очереди. Совесть у вас есть, ребята, аль съели вы ее? Валька, совесть у них есть?
– Кончай позориться, – шепнул я ему.
А Катя вдруг остановилась.
– Правда, товарищи, – говорила она, – что уж вы, он ведь осознал свои ошибки. Он ведь тоже апельсинов хочет.
– В жизни я этого продукта не употреблял, – захныкал Петька. – Совесть у вас есть или вас не мама родила?
– Ладно, – говорят ему в хвосте, – вставай, все равно не хватит.
– Однако надежда есть, – повеселел Петька.
В столовой был уют, народу немного. Проигрыватель выдавал легкую музыку. Все было так, как будто снаружи никто и не дрался, как будто там и очереди нет никакой. С Эсфирь Наумовной я мигом договорился.
– Люблю шампанское я, братцы. Какое-то от него происходит легкое кружение головы и веселенькие мысли начинают прыгать в башке. Так бы весь век я провел под действием шампанского, а спирт, ребята, ничего, кроме мрачности, в общем итоге не дает.
– Это ты верно подметил, – говорит Колька, – давно бичуешь?
Так как-то он по-хорошему меня спросил, что сразу мне захотелось рассказать ему всю свою жизнь. Такое было впечатление, что он бы меня слушал. Только я не стал рассказывать: чего людям
Вдруг я увидел капитана «Зюйда», этого дьявола Володьку Сакуненко. Он стоял у буфета и покупал какой-то дамочке конфеты.
Я извинился перед обществом и сразу пошел к нему. Шампанское давало мне эту легкость.
– Привет, капитан! – говорю я.
– А, Корень! – удивляется он.
– Чтоб так сразу на будущее, – говорю, – не Корень, а Валя Костюковский, понятно?
– Понятно. – И кивает на меня дамочке: – Вот, познакомьтесь, любопытный экземпляр.
– Так чтобы на будущее, – сказал я, – никаких экземпляров, понятно? Матрос Костюковский – и все.
И протягиваю Сакуненко с дамой коробку «Герцеговины Флор», конечно, из лежалой партии, малость плесенью потягивают, но зато марка! Есть у меня, значит, такая слабость на этот табачок. Чуть я при деньгах или к Эсфирь Наумовне заворачиваю в «Маячок», сразу беру себе «Герцеговину Флор» и покуриваю.
– Слушай, капитан, – говорю я Сакуненко. – Когда в море уходите и куда?
– На сайру опять, – говорит капитан, а сам кашляет от «Герцеговины» и смотрит на меня сквозь дым пронзительным взглядом. – К Шикотану, через пару деньков.
– А что, Сакуненко, у вас сейчас комплект? – спрашиваю я.
– А что?
– А что, Сакуненко, – спрашиваю опять, – имеешь все еще на меня зуб?
– А ты как думаешь, Валя? – человечно так спрашивает Сакуненко.
– Законно, – говорю я. – Есть за что.
Он на меня смотрит и молчит. И вдруг я говорю ему:
– Васильич!
Так на «Зюйде» его зовут из-за возраста. «Товарищ капитан» – неудобно, для Владимира Васильевича молод, Володей звать по чину нельзя, а вот Васильич в самый раз, по-свойски вроде и с уважением.
– Конечно, – говорю, – Васильич, ты понимаешь, шампанское мне сейчас дает легкость, но, может, запишешь меня в судовую роль? Мне сейчас вот так надо в море.
– Пойдем поговорим, – хмурится Сакуненко.
12. Герман Ковалев
Мне даже подраться как следует не удалось – так быстро бичей разогнали. Очередь выровнялась. Снова заиграла гармошка. Девушки с равнодушными лицами снова пустились в пляс, а нанайцы уселись у своего костра. На снегу лежал разорванный пакет. Несколько апельсинов выкатилось из него. Как будто пакет упал с неба, как будто его сбросили с самолета, как будто это подарок судьбы. Прекрасно, это будет темой моих новых стихов.
Мне стало вдруг весело и хорошо, словно и не произошло у меня только что крушения любви. Мне вдруг показалось, что весь этот вечер, вся эта история с апельсинами – любительский спектакль в Доме культуры моряков, и я в нем играю не последнюю роль, и все вокруг такие теплые, свои ребята, и бутафория сделана неплохо, только неправдоподобно, словно в детских книжках: луна, и серебристый снег, и сопки, и домики в сугробах, но скоро мой выход, скоро прибежит моя партнерша в модном пальтеце и в валенках.