Апланта
Шрифт:
– Мели, Емеля, твоя неделя, - сердится мама. Она женщина строгих моральных принципов и шалопутных разговоров не поощряет. Отец уходит и возвращается с шапкой-ушанкой из крашеного кролика.
– Держи, сынок. Подарок.
Часть 4. Сестра.
Длинно звонят в дверь. Открываю. На пороге улыбающийся Борис. Он жует жвачку. Его влажные губы ходят кругами, как у коровы. В глазах нездоровый блеск. От него разит водочным перегаром и ментолом.
– Тебе делать нечего?
– злюсь я, - звонишь по десять раз! Здесь не глухие!
Борис вваливается в дом, как падает.
– Ох, чувачок, - тянет
Борис говорит так, как будто уверен, что я должен умереть от зависти. Демонстративно ухожу, не дослушав.
Неплохо живут работники внутренних дел. На службу являются, когда хотят. На халяву жрут и пьют, да еще зарплату получают. Может, и вправду мне податься в ментовку?
Представляю, как утром на кухне мы с Борисом пьем чай. Оба в казенных трусах и майках. Чай помешиваем указательными пальцами. И вот, затянутые в форму мышиного цвета, звеня подковами, излучая запах гуталина, мы чешем на службу. Идем брать очередную торговую точку. Весело! У нас с Борисом общие заботы и общие интересы. Мы понимаем друг друга с полуслова. Мы - друзья навек и, если будет нужно, умрем друг за друга. Да... это даже не смешно!
Слышно, как в ванной пьяный Борис горланит ритуальный куплет о поручике Голицыне, которому не нужна какая-то там "ля-ля-ка". Прежде чем угомониться, он посещает кухню один раз, туалет - два. Пушечный хлопок дверью маленькой комнаты означает конец представлению. Предполагается, что после этого все живое вокруг должно ходить на цыпочках. Борис ведет растительный образ жизни. Вернувшись со службы, он в обязательном порядке выпивает вприкуску три-четыре стакана крепкого чая (как он говорит, "до первого поту") и идет спать. Примерно в полночь Борис просыпается и совершает первый набег на кухню. Он сметает все, что к этому времени ему приготовит сестра. Ближе к утру он делает вторую ходку: пьет кефир, доедает все, что еще можно съесть, посещает туалет и уже после этого беспробудно спит, пока сестра его не разбудит. Если Бориса не разбудить, он способен проспать сутки. Выходные дни отличаются от будней тем только, что Борис спит еще и днем. Он не смотрит телевизор, не слушает радио и не читает газет. О книгах я вообще молчу: он не знает, что это такое. А компьютера он боится, как маленький ребенок включенного пылесоса.
Одна радость: Борис проводит в постели так много времени, что мне не нужно прикладывать особых усилий, чтобы не видеться с ним сутками. Это обстоятельство отчасти примиряет меня с фактом его существования.
На кухню входит сестра. Она увешана сумками с едой, как новогодняя елка игрушками. Ни слова не говоря, принимается за дело: варит, жарит и парит полуночную трапезу мужу. Сделав дела, садится попить со мной чайку.
– Столько всего наготовила, поела бы сама, - подсказываю
– А и, не хочется.
– Как живешь-можешь, сестренка?
– Живу, - односложно отвечает она и добавляет.
– Борис хороший. Он не жадный. Почти все деньги мне отдает. Он талантливый, хорошо поет.
– Да, согласен. Не раз слышал. Только репертуарчик маловат: все про поручика Голицына, которому не нужна "ля-ля-ка".
Сестра изучающе смотрит на меня.
– Он и другие песни знает, - говорит она с обидой в голосе.
– И на гитаре хорошо играет.
– Да что ты!
Если хочешь знать, он половину своей роты научил играть. Я ему говорю, что другие за это деньги берут, а он мне: "нельзя наживаться на искусстве".
– Так прямо и сказал?
– искренне удивляюсь я.
– Не нравится он тебе? Мы тебе мешаем. Комнату твою заняли. Ничего. Недолго осталось терпеть: скоро он получит новую квартиру. Вы все тогда отдохнете.
– Не говори глупостей, - отбиваюсь я, но не могу скрыть, что эта информация меня радует.
Пытаясь увести разговор в другое русло, беру сестру за руки:
– Что ты все о Борисе да о Борисе, ну его! Расскажи-ка лучше о себе.
Сестра тяжело вздыхает и говорит:
– Мне тебя жалко.
– Здравствуйте, приехали. Это еще почему?
– Совсем плешивый стал.
Против обыкновения, грубое замечание сестры не сердит меня. Я всегда буду ей благодарен за письма, которые она писала мне в армию. Она единственная девушка в мире, писавшая мне. Помню, я делал вид, что эти письма не от сестры, а от подружки. С томным выражением я прочитывал короткие тексты "Здравствуй, как живешь? Мы живем нормально" и нарочито бережно прятал бумажку во внутренний карман кителя, напротив сердца. Сейчас это кажется смешным, а тогда все было более чем серьезно. Письма сестры давали мне право смотреть свысока на тех солдат, которым вообще никто не писал, и позволили избежать насмешек на эту болезненную для любого парня тему.
Часть 5. "Забери меня с собой ..."
От нечего делать копаюсь в семейных документах. Нахожу свою старую телефонную книжку. Пролистав от "А" до "Я", делаю неутешительный вывод: в этом мире я одинок. Мне некому даже позвонить! Разве что татарину Рафику.
Рафик гулял на моих проводах в армию. Я пригласил Рафика только из-за того, что у Шурика случилось очередное обострение болезни уха, и он не пришел. А хотелось, чтобы мои проводы были не хуже, чем у других, чтобы пришло много народу и было весело.
После небольших сомнений набираю номер телефона. Трубку берет сам Рафик. От волнения говорю путано. Рафик половину не понимает, однако соглашается встретиться со мной в шесть часов вечера у памятника Маяковскому. Кладу трубку.
Я разговаривал как мямля. Не люблю себя таким. Почему-то разволновался. Уговариваю себя успокоиться: в конце концов, Рафик не женщина. Как бы там ни было, сегодня состоится мой первый выход в свет, по-современному - тусовка.
С Рафиком мы обязательно пойдем в ресторан или кафе. Сколько раз за годы армейской службы, в минуты тоски и безысходности, я представлял свой первый поход в ресторан, знакомство с проституткой... Почему-то хотелось познакомиться именно с проституткой, и особенно меня волновал момент передачи денег.