Аплодисменты

Гурченко Людмила Марковна

В новом фильме цвет волос не имел значения. Скорее наоборот. Мне желательно было оставаться прежней, естественной. Роль хоть и небольшая, но по-настоящему драматическая. Фильм об операции на лице. Эту операцию делают моему родному, любимому брату. Снимался фильм как «Доктор Голубев», а на экраны вышел под названием «Сердце бьется вновь». Доктора Голубева играл молодой Слава Тихонов. Он для всех был еще Славой. Теперь даже как-то неудобно называть его этим мальчишеским именем. Но тогда у него еще не было такой широкой популярности. Он был молод и так красив, что все женщины были в него влюблены. И я, разумеется, в первых рядах. Моя роль состояла в том, чтобы с неослабевающим драматизмом, в течение всей картины, считать вслух биение пульса, количество секунд, минут — страдать и крепиться. Вокруг снимались знаменитые артисты, которых я в детстве видела на экране. Я их стеснялась, не «выделялась», а только с огромным любопытством всматривалась в их поведение перед камерой, слушала актерские истории.

Снимал

этот фильм режиссер Абрам Матвеевич Роом. Он мне тогда уже казался очень стареньким. Но после того «Сердца» Абрам Матвеевич еще много сделал и все оставался таким же стареньким, седеньким, с длинными волосиками до плеч и в неизменном сереньком пиджаке. На съемке он пребывал в оригинальном «публичном одиночестве». Он видел то, что никто не видел. Слышал то, чего никто не слышал. Перед командой «Мотор!» он блаженно закрывал глаза, разворачивался спиной к съемочной площадке и дубль воспринимал на слух. В павильоне он беспощадно требовал полнейшей тишины. И в этой тишине раздавался его осипший голос с грассирующим «р»: «Та-ак… пошла музыка, му-у-зы-ка… скри-и-ипки, скри-и-ипки… во-т, во-т, она звучит, громко, еще громче, гро-о-омче… Ну! Мо-то-о-о-ор!» И после этого в мертвой тишине торжественно звучал красивый голос маминого любимого артиста Андрея Абрикосова: «Внимание, ввожу палец в сердце, чувствую тромб». В начале съемок после команды «Мотор!» я прыскала от смеха. Но после нескольких «вливаний» успокоилась, осознала, привыкла и полюбила этого «вечно старенького» режиссера с талантливыми странностями. Но вот что меня убивало «напувал»: как это он, не глядя на нас, по слуху, безошибочно отбирал тот, лучший дубль? Как будто он имел еще одну пару глаз на затылке. Сниматься у Абрама Матвеевича Роома мне не пришлось. Но с тех пор я как-то интуитивно стала внимательнее вслушиваться в интонации партнера, в паузы. В диалоге училась принимать реплику и парировать ее, наступать и вовремя отступать. Училась работать параллельно с партнером, не тараща на него глаза, слушая, чувствуя и понимая партнера «спиной». Как Абрам Матвеевич Роом.

…С площади Маяковского я переехала в новое общежитие. Было лето 1956 года. Студенты разъехались на каникулы, и в общежитии было пусто. Вот закончу озвучание фильма «Сердце бьется вновь» и тоже поеду к родителям в Харьков. Как мне тяжело одной без них! Сколькому пришлось научиться. А сколько ошибок совершить из-за моей излишней открытости, порой неуместной доброты! Люди могли получить все что угодно, стоило им только захотеть. Чувствую, что кто-то страдает, я сразу теряла свой не очень-то стойкий душевный покой. И тогда была способна на все. Момент проходил, моя помощь уже была не нужна. А я все так и оставалась стоять со своей готовностью, с простертыми руками. Очень, очень много от папы! Но ведь с ним рядом всегда была мама. Всю жизнь во мне сражаются две половины: папины эмоции, невыдержанность, заносы и мамина разумная голова, чувство меры. Но побеждает папа. А значит, очередная ошибка. Сколько раз в самых важных, ответственных жизненных моментах чувствую, что начинает заносить, — пора остановиться. И мамина половина шепчет: хватит, пора, делай паузу, ну же!.. И откуда ни возьмись вязкая эмоциональная волна заливает рациональную половину: ну что вы думаете, мы больше ничего не можем? Да это только начало. А ну «вдарь», дочурчинка, як следуить быть! И все. И теряю. Целиком меня принимают не все. Ну что ж…

Весной 1956 года у меня была кинопроба в музыкальной картине, в роли, о которой я мечтала с детства. Но, как я ни старалась, как я ни мечтала и ни хотела, этого оказалось слишком мало. Эти детские восторженные прыжки — «ах, хочу», «ах, мечтаю», «ах, не могу жить без…» — все это пустой звук.

Актрисы, которые пробовались на роль, сами не пели, а открывали рот под чужую фонограмму. Я пела сама. Это было единственным, что выгодно отличало мою пробу. Но в те времена главным все же была внешность актрисы. Меня плохо снял оператор, кажется, начинающий. А ведь это жанр, где не только актеру нужна музыкальность, ощущение пластики и понимание особой жанровой красоты музыкального фильма. Очевидно, оператор этим не обладал. Иначе бы он увидел мою неуемную радость существования в музыке. Костюм случайный, проба наспех. Кто-то видел меня в студенческом концерте с аккордеоном. Вот и пригласили. Пригласили, но не полюбили. Не поняли. И не утвердили. Я погоревала-погоревала и еще усиленнее углубилась в драматическую роль в «Сердце». А потом весенние экзамены и остальные заботы заслонили неприятности с этой кинопробой.

И все-таки в этом фильме я снималась. Это случай. Произошел справедливый в жизни господин Случай. Он не мог не произойти. Уж слишком страстно я желала такой роли! Случай, судьба. Вчера тебя «не видели». Вчера даже посмеивались: «Что? Вот это наша героиня? Да вы что? Мы перекопаем всю страну, поставим на ноги всех. Все вверх дном перевернем. Мы такую красотку отыщем!» Я продолжу. Отыщут красотку, за которую споет певица эстрады. На общем плане станцует профессиональная танцовщица. А в конце картины, когда ее, бедную и ни в чем не повинную, вся группа возненавидит за бесталанность и — именно! — за красивую внешность, ее еще и озвучат третьей актрисой с богатым актерским нутром. Это стремление

откопать, поразить, открыть приводило и приводит к провалу многие музыкальные картины, вело и ведет жанр к вымиранию.

…Ну разве можно в нашей профессии строить планы? Только вчера я готовилась ехать к родителям в Харьков. А сегодня я стою на съемочной площадке в своем собственном костюме — вот какая производственная спешка, необходимость выполнить план. И вот я, без всяких там «нравится — не нравится», снимаюсь! Да-да. И идет полезный метраж! В картине сменился оператор. В фильм пришел такой человек, по которому, как говорится, плачет музыкальный жанр. Он нашел мой свет, ракурсы, удачные повороты. И медленно, со скрипом, меня стали признавать. Безусловно, не без «добрых душ» и язвительных реплик, но к этому надо себя готовить, будь ты хоть семи пядей во лбу. Хотя привыкнуть к этому, думаю, невозможно. Так я начала работать в фильме «Карнавальная ночь». С нее началась моя актерская жизнь, и я не могу еще раз не вернуться к этому периоду.

В этой веселой картине я встретилась с великим артистом нашей страны — Игорем Владимировичем Ильинским. Он легенда. Неужели же я, девушка с харьковским говорком, буду работать рядом с Игорем Ильинским?! Страшновато было. Так уж повелось, если вокруг человека ореол славы, ореол признанного и прочно зарегистрированного уважения, список титулов, званий и наград, то чувствуешь себя маленьким, мешающим, хочется незаметно исчезнуть. Такое положение обязывает человека быть постоянно вежливым и демократичным. Попробуй разберись, какой он и как он на самом деле к тебе относится. Позже многие журналы и газеты обращались ко мне с просьбой рассказать об Игоре Владимировиче Ильинском. Но без всяких видимых причин, сама не знаю почему, я уходила от этого. Ведь как выглядит обычное, всех удовлетворяющее интервью? «Была счастлива такому случаю…», «Мне на редкость посчастливилось…», «Это огромное событие в моей творческой жизни…», «Это незабываемая встреча…», «Подарок судьбы…». Все это — привычные официальные стереотипные фразы. Мне виделось что-то совсем другое. Виделось со своей колокольни, и слышались совсем простые фразы. Весь груз официальных почестей и популярности не обременял этого человека. Он как будто и не знал, что он великий Народный всего СССР. Тихий, скромный, никакой позы. Я смотрела на него и думала: «Эх, Игорь Владимирович, мне бы вашу славу, да я бы весь мир перевернула!» А он сидит себе в уголочке, на разбитом диванчике, прикрыв глаза… в руках сценарий, но он в него не заглядывает, что-то шепчут губы, потом он слегка улыбается… и вдруг мгновенно вскакивает и идет в кадр. Оказывается, он и «там» существует, и тут, в реальной жизни, ничего не пропускает. Ах, как иногда резко видишь то, что память закрепила когда-то.

Теперь я думаю: а как он должен был себя вести? Он — живая легенда. По-настоящему крупные личности всегда скромны. Они потому и крупные, что поняли сердцем, талантом, интуицией — не знаю чем, — что величие именно в простоте. Вот это трудно схватить, а когда дойдет, бывает уже поздно. Великие личности скромны, потому что живут своей внутренней, интенсивной, изнурительной жизнью. Такие люди если и общаются, то на равных. Все это меня глубоко поразило в Игоре Владимировиче еще тогда, но найти слова, сформулировать попробовала только вот сейчас. Может, через время смогу удачнее, очень хочется!

В первый съемочный день я сопровождала великого артиста по длинному коридору в его знаменитом монологе директора Дома культуры Огурцова. Вернее, и.о. директора, что очень существенно, потому что таких директоров у нас нет. «Но это же квартет, Серафим Иванович». — «Ну и что же, что квартет? Добавьте еще людей, будет большой, массовый квартет». Затаив дыхание, я шла за артистом и поражалась, как от дубля к дублю оттачивается, отшлифовывается то, что только намечалось в репетиции. На моих глазах в жизни происходила трансформация. Легкий наклон головы, и, казалось, видишь, как «с трудом перекатывались мозговые шарики», а во взгляде вдруг появлялась такая внимательная тупость, что у меня даже поначалу закралась мысль, что артист… вроде как… ну, не очень того… может, он плохо себя чувствует?! Я про себя его оправдывала, потому что боялась произнести вслух слово «тупой». И только в перерыве он «отходил» и опять становился прежним Игорем Владимировичем. В зависимости от настроения он или опять сидел в кресле, прикрыв глаза, или весело общался с молодым задорным режиссером Эльдаром Рязановым, который на съемке всегда смеялся первым. Это всех здорово подхлестывало. Он тут же подхватывал и развивал малейшую деталь, если это была именно «та» деталь. Его жизнерадостность впитывалась и проникала во всех участников этого уникального, по-своему, фильма.

Однажды, когда операторская группа возилась со светом, все наши женщины собрались около артиста. Раздавались взрывы удивления и восхищения. Потом опять все замирали… И опять вдруг павильон оглашался радостными взвизгиваниями. Таких непроизвольных выкриков, когда люди радуются от души, требует режиссер на записях массовых сцен: «Ну же, радуйтесь жизни, смотрите, как весело кругом, как прекрасно живется!» Игорь Владимирович угадывал всем женщинам их возраст. Угадывал безошибочно. Только посмотрит в глаза — ив точку. Ну, думаю, уж меня-то по глазам не прочтете, собью с курса. В это время я буду думать о самых взрослых вещах.