Апофеоз
Шрифт:
Фырдузу было больно смотреть на этих грязных, запуганных существ. Слишком хорошо он понимал, что лишь по стечению обстоятельств не находится сам в месте еще хуже.
Возможно, на каторге его сейчас и в живых-то не было бы. Лагерники там недолго жили.
Фырдуз стал осторожно расспрашивать своих сородичей. Незаметность переставала действовать, если он сам с кем-то заговаривал. На случай, если попадутся фискалы, Фырдуз выдавал себя за такого же пленного, но свежего, на днях привезенного в Гаратак.
Выяснил он не очень много. Кобольды
Рассказали Фырдузу разве что о ханском дворце – что к нему, мол, лучше и близко не подходить, там чарами черными все оплетено, кроты из самострелов на звук лупят, если пахнешь как-то неподобно. Еще сильней стерегут разве что городскую тюрьму – там вообще пещера полузатоплена, специальный лифт ходит. На нем спускают еду и новых заключенных... а иногда и обратно кого-то поднимают, но это уже гораздо реже.
– А как тут вообще живется-то? – тихо спрашивал Фырдуз.
– Голодно, браток, - хрипло отвечал старик-кобольд. – Кто на фермах пристроился или в услужении у богача – то еще ладно. Разносолами не потчуют, но все грибок на зубе имеется. А вот кто, как мы, дерьмо со стен чистит, да мышей летучих гоняет – то хоть ложись, да помирай. Сам видишь.
Окружающие согласно загомонили. Эта бригада кобольдов-уборщиков и впрямь выглядела так, что краше в гроб кладут. Все худые, щеки впалые, шерсть свалялась. Номера у некоторых прямо на коже вырезаны – старые, видать, давно уже здесь.
– А ты сам каких будешь? – провел Фырдузу по макушке старик. – Номер-то где?
– Там он, там, - наклонил голову Фырдуз. – Зарос сильно, не обновляли давно. Я, дедуль, лагерник – раньше на серебряной руду рыл, потом на мифриловой. 45-14 мне номер.
– Ишь как. А сюда как попал? – чуть прищурился старик.
– Обвал был, - вздохнул Фырдуз. – Там циклоп умом тронулся, крушить все начал. Еще и субтерма рванула. Главный штрек рухнул, лагерников много засыпало. Нас вот, кто уцелел, пока сюда перегнали... потом, может, опять в лагерь...
– Гладко стелешь, - хмыкнул старик. – Только не верится. Что ты тут один ходишь, лагерник? Привезли вас сюда, и на улицы гулять пустили? Ну-ну. Фискалишь?..
Фырдуз замешкался, сглотнул. Другие кобольды обступили его тесно, слушали с интересом – и ответить нужно было прямо сейчас, пока не забили свои же.
– Я...
– Что спрашиваете, коли сами уже ответ знаете? – раздался приятный голос. – Загляните в сердца свои, добрые кобольды. К богам обратитесь. Они уж вам раскроют глаза, что негоже товарища-севигиста невесть в чем подозревать. Смиритесь! Истинно говорю вам, что сего кобольда боги призрели, да провели по пещерам темным, да втолкнули в объятия святой матери-церкви, да ко мне его прислали, к смиренному служителю божьему...
Кобольды растерянно уставились на огромную тучную фигуру. Отец Дрекозиус вдвое возвышался над каждым из них, и они невольно попятились.
Мектиг, Плацента и Джиданна интереса к происходящему не проявили. Они лениво жевали снедь, что недавно наколдовал Фырдуз заклинанием Пищи. Дрекозиус тоже, впрочем, одновременно говорил и жевал кусок жареной курицы.
Кобольды смотрели на это, роняя слюни. Жрец с жалостью поглядел на них, вздохнул и печально спросил:
– Что, дети мои, голодаете?
– Голодаем, отче... – скорбно закивали кобольды.
– Вот беда-то. Вот беда. Вы не голодайте уж так, дети мои, - доел курицу Дрекозиус. – Слушайтесь богов и не грешите, а мы пошли.
Фырдуз растерянно заморгал. Спрятавшись за дородным жрецом, он быстро раскрыл Криабал на одной из заложенных страниц и скороговоркой пробормотал еще одну Пищу – на всех кобольдов, что собрались в переулке.
И в руках каждого появилась любимая еда! Кобольды зашумели, загомонили, но большая часть тут же вцепилась в лакомство зубами. Они так хотели есть, что их не слишком волновало, откуда что взялось.
– Вот видите, несчастные, боги вас не оставили, - самодовольно заявил Дрекозиус. – Это они послали вам пищу насущную в трудный час. Возблагодарите же их.
Кобольды нестройно возблагодарили. Фырдуз ничего не сказал – только пристально уставился на жреца. Тот сложил руки на животе и улыбался так сладостно, так покровительственно, будто в самом деле представлял богов своей персоной.
– Отче, я не совсем понимаю, - с сомнением произнес кобольд, когда они вернулись к остальным. – Вы ведь правда божий служитель, но...
– Что тебя смущает, сын мой? – обратил к нему взор Дрекозиус. – Выскажи все, что у тебя на сердце.
– Просто... у нас в Суркуре тоже были жрецы Пещерника, отец Баркин и мать Зара... одухотворитель свой был, он еще водяное колесо крутил благодатью... к нам миссионеры пару раз заходили, я монахов из ордена Гранита видал... но... но они все не были такими богатыми и... и... такими... такими...
– Жирными, - хмыкнул Плацента, с интересом слушавший кобольда.
– Ц-ц-ц, - покачал головой Дрекозиус. – Дети мои, да как же вам не совестно? Да как ваш язык только поворачивается на помазанного жреца божьего подозрение кидать? Неужто вы упрекаете меня, будто не в скромности живу, а средства свои ничтожные не трудом праведным заработал? Неразумные. Не простят боги такой хулы, не простят вашей ереси несусветной, что во народ смиренный приносите. Низвергнут вас на дно самое Шиасса, во мрак темный, да в воздаяты гибельные. Гнить будете, скрежет зубовный издавать, прощенья просить у невинно оболганных – да поздно будет.