Апофеоз
Шрифт:
Жаль, что тетка не способна была заметить, что мир грез и своеобразная отреченность – это далеко не страдания по усопшим. Она видела, но не замечала главного. Быть может, среди людей я и была одинока, скрываясь ото всех в самых темных и потаенных уголках моего поместья. Однако ж, следует заметить, говоря о людях, я говорю о тех порочных тварях, что с головой ушли в разврат, обжорство и алчность.
Я не была одинока лишь для одного графа Наруто и двух Древних Демонов. И мне было этого более чем достаточно.
Однако ж тетка не желала принимать это во внимание, уверенная, что в графа я просто-напросто влюблена, а
Мое испорченное всеми погрешностями мира настроение буквально распространяло волны недовольства в радиусе километра вокруг меня. Служанки опасливо косились в мою сторону, а тетка и вовсе избегала, общаясь со мной только через посредников. Ну, а Итачи предпочел, видимо, сегодня вообще не появляться у меня на глазах, что немало разочаровывало меня.
И всему виной – маскарад по случаю моего Дня Рождения. Древний Демон, которого я с наибольшим нетерпением и надеждой ожидала, рассказал о своем недуге, послужившим причиной отказа на выданное мной официальное приглашение на вечер. Недуг этот был вызван острой неприязнью к массовому скоплению людей, которые, и без того лживые и двойственные, прячут свои лица за яркими масками. По словам Итачи, сильнейшая тошнота, не свойственная образу Древнего Демона, тут же настигает его.
Граф Наруто, от которого я отнюдь никак не ожидала отказа, не изъявил особого интереса к моему приглашению и к моему удивлению отказался почти сразу, указав на важные дела. Не скрою, что внутри меня поселилась горькая обида к этим двум личностям одновременно.
Вечер ожидал быть скучным и долгим, и, спускаясь по лестнице в зал, я точно шла на каторгу, где уж точно не испытаю веселья. Приятная музыка доносилась до моих ушей, но казалась мне какой-то зловещей. Громкий гул и звонкий лицемерный смех разносился по длинным коридорам моего поместья грозным эхом. Руки мои тряслись, на лбу появились капли холодного пота, по телу прошел легких озноб, точно в одну секунду меня поразила болезнь. А из-за туго затянутого корсета и вовсе перехватывало дыхание и казалось, что ноги мои вот-вот подкосятся подо мною от недостатка свежего воздуха.
– Миледи? – осторожно позвала меня служанка, когда я вдруг остановилась на полпути.
Я медленно повернула голову в ее сторону и повела плечами. Сама не знаю, что я хотела сказать этим жестом, но служанка робко кивнула и принялась терпеливо ожидать, когда, наконец, я соизволю продолжить путь.
Оставалось совсем немного, но мне никак не удавалось перебороть себя и сделать эти несколько шагов. Ни силы воли, ни желания, ни причин – не было ничего того, что толкнуло бы меня на это бессмысленное действие. А ведь гости с лицемерным нетерпением ожидали моего прибытия.
Тяжело вздохнув и перекрутив все воспоминания вчерашнего вечера, который оказался на редкость приятным, беря во внимания милый разговор по душам с Итачи. Наверное, это и придало мне немного сил, и я сделала неуверенный шаг вперед. Огромные резные двери, покрытые искусной резьбой французского мастера, со скрипом стали открываться, точно по своей воле. Однако ж этим меня можно было удивить лишь в детстве, когда сказка все еще казалась мне волшебной,
Секунды спустя передо мною открылась пугающая картина. Огромный зал с высокими потолками, опирающимися на массивные колоны, был украшен всем, чем только можно: разноцветные ленты, яркие цветы, рюшки, а пестрые наряды гостей сливались со всеобщими декорациями – всё это бросалось в глаза и слепило. Бессмысленная попытка удивить меня в столь отвратный день.
Все вдруг замолчали, обратившись в слух. Гнетущая тишина, казалось, могла свести с ума, а пытливые, разгоряченные предстоящим карнавалом порока глаза гостей были обращены лишь на меня. И только спустя несколько секунд кое-откуда послышались удивленный и заинтригованный ропот. В это мгновение я поняла, что музыка не играет, а сквозь толпу, ближе к лестнице, по которой я должна была спуститься, спешила моя тетка. Светлые волосы и белый наряд стали её отличительной чертой, по которой эту женщину никак нельзя было спутать с кем-то другим.
Добравшись до самой первой ступеньки, тетка протянула мне руку, убрала с лица маску и улыбнулась. Ох, как я любила её улыбку, похожую на улыбку моей матери. Такая непринужденность и искренность в теперешнее время было роскошной редкостью, которая, увы, не передалась мне по наследству.
– С Днем Рождения, моя дорогая племянница, - тихо, но четко произнесла она.
Все вокруг оживились, заулыбались, отодвигая маски, громко зааплодировали, выкрикивая поздравления. Однако ж на душе легче не стало, и я с таким же, как и секундами ранее, настроением принялась спускаться по лестнице вниз. И с каждой ступенькой казалась, что воздух становиться каким-то непосильно тяжелым, а атмосфера так и вовсе давит на плечи, не давая возможности расслабиться и отдохнуть. На этом шабаше нельзя давать слабину, ибо эти стервятники тут же набросятся на свою добычу.
Не успела я ступить на последнюю ступень, и снова заиграла музыка, и снова затанцевали парами, и снова началось веселье. А я, пробираясь сквозь толпу, уныло заглядывала в глаза проходящих мимо гостей и молила Господа о чуде, завершившим бы этот «праздник» и давшим бы мне долгожданный покой.
Не знаю, сколько времени я блуждала сквозь толпу, встречая румяные лица богатых аристократов. Тетка моя, да и впрочем, как и все остальные гости, уже давно забыли обо мне и об истинной причине, по которой они оказались в моём доме.
Они все были уже пьяны не только всевозможными винами, но и пороками, горячившие их прогнившие сердца. - и танцы превращаются в пляски дикарей, которые уже давно позабыли о правилах приличия, распуская руки и без зазрения прикасаясь друг к другу. – и руки их тянуться к спиртному, которое так услужливо разносят слуги; набивают свои животы угощениями, приготовленные лучшими поварами. – и они держатся за свои карманы, боясь потерять золото своё; страшась быть обманутыми и утратить своё пусть и скудное богатство – их не интересует богатство души. – и безумные глаза искрятся яростью и непостижимым гневом. – и утратив веру в себя, прячутся по углам, считая праздник похоронами. – и считая себя наилучшим, смотрят на друзей своих, точно на насекомых, в мечтах которых они давят их ногою своей. – и дрожат их тела от вида величественного зала и невообразимого богатства недругов своих, ибо не могут они смириться с тем, что они чем-то хуже.