Апокалипсис Томаса
Шрифт:
Глава 43
Взбежав по двум пролетам передней служебной лестницы, Тимоти, вероятно, пришел к тому же выводу, что и я: подниматься на второй этаж — ошибка. Он распахнул дверь с лестничной площадки и выбежал в вестибюль. В центре остановился, огляделся, не зная, что делать дальше.
С тремя уродами в доме, не говоря уже о пяти вооруженных до зубов членах закрытого клуба, называющих себя Стоящими-вне, едва ли мы смогли бы найти тихий уголок, где нам не помешали бы выпить чаю и обсудить литературные новинки. И чем раньше мы
Уроды не были стратегами, не проводили много времени, обсуждая свой следующий шаг. Не мог я назвать их и глупцами, в действиях они не руководствовались исключительно импульсивностью, но я не думал, что они задержатся в подвале надолго, зная, что наверху найдут больше мяса.
Хотя я еще не слышал хрюканье, фырканье и тяжелые шаги трехсотфунтовых уродов на передней служебной лестнице, не вызывало сомнений, что они вот-вот поднимутся по ней. Я повел Тимоти из вестибюля в большую гостиную.
Гигантский козлоногий Пан по-прежнему стоял на пьедестале под центральной люстрой, и я знал, чью он возьмет сторону в любом поединке между мной и диким хряком, косящим под человека. Мы двинулись по укрытому тенями периметру и остановились у дивана, за которым я прятался не так уж и давно, напряженно вслушиваясь в тишину. Но я думал, что мы сначала унюхаем их, а уж потом услышим.
Обыскав подвал, Клойс и его команда оставили Джэма Дью в помещении с бойлерами на случай, если я сумею пробраться в подвал, проскочив мимо них. Но я сомневался, что уроды столь же дисциплинированы и один согласится остаться, пока остальные будут развлекаться наверху. Если бы нам удалось еще на несколько минут сохранить жизнь и если бы все уроды покинули подвал, мы могли бы спуститься туда и уйти, как первоначально и планировали, хотя я и не горел желанием переступать через останки мистера Дью.
И тут я вдруг осознал, что мы находились в опасной близости от уродов, вломившихся в коридор подвала, но их запаха не почувствовали.
— Они не воняли, — прошептал я. — Ты всегда говорил, что их близость легко определить по запаху.
— Воняют только деформированные, — ответил Тимоти.
Это меняло дело в худшую сторону. Если они не воняли, то, возможно, при желании могли передвигаться бесшумно. И как я мог подготовиться к встрече с не имеющими запаха, не издающими ни звука уродами, если они неожиданно выскакивали как черт из табакерки.
В дальней части дома послышался выстрел помповика. Первый крик мог трактоваться и как рев ярости, и как визг боли. Не вызывало сомнений лишь одно: вырвался он из горла свиньи.
Но второй крик, прозвучавший на пятках у первого, был человеческий, и его переполнял такой леденящий кровь ужас, что не хотелось бы когда-либо услышать его вновь. Крик не стихал полминуты, а то и дольше, настолько переполненный животным страхом и агонией, что мне вспомнилась картина Гойи «Сатурн, пожирающий своих детей», еще более жуткая, чем ее название.
Хотя никто из обитателей Роузленда не был Тимоти другом, включая и его отца, крик этот так
Поскольку в крике всегда проскакивают интонации обычного голоса человека, я не сомневался, что мы засвидетельствовали смерть шефа Шилшома.
Границы, накладываемые реальностью на всех нас, теперь стали очевидны даже тем, кто верил, что они живут, не признвая ни ограничений, ни правил, ни страха.
Я не мог их пожалеть, потому что настоящая жалость идет рука об руку с желанием помочь. Я не собирался ради них подвергать риску себя и Тимоти.
Но меня неожиданно тронуло признание пустоты, которой не избежать, услышанное мной в этом долгом, мучительном предсмертном крике. Худшая и лучшая части человечества стоят в той же самой холодной тени, и даже заслуживающий смерти может вызвать во мне дрожь сочувствия, которая пробирает до мозга костей.
Крик оборвался, и дом вновь накрыла мертвая тишина.
Если бы нам противостояли только Стоящие-вне, то действительно мы могли бы затаиться на несколько минут, дожидаясь, пока все уроды поднимутся из подвала, и вернуться туда. Но эти свиноприматы могли учуять нас везде, за исключением большой холодильной камеры на кухне, в которую мог без труда войти человек.
Помимо того, что мы могли не открыть холодильник изнутри, мне не хотелось прятаться в нем по той же причине, по какой я не стал бы прятаться на общей кухне деревни людоедов.
Повернувшись к Тимоти, я прошептал:
— Раз уроды в доме, нет причин не выйти из него, снаружи спрятаться легче. Где пульт управления стальными пластинами, закрывающими окна и двери?
— Я н-не знаю.
— Даже не догадываешься?
— Нет, — ответил он. — Н-нет.
Он потянулся ко мне. Я взял его за руку. Маленькую, и холодную, и влажную от пота.
За девяносто пять лет его одинокого существования он прочитал тысячи книг, из которых и черпал весь свой жизненный опыт. Тысячи жизней в тысячах книг, прожитые на благо других, плюс долгие годы близкого соседства с ужасами Роузленда, но при этом он не только сохранил здравомыслие, но в какой-то части своего разума и сердца оставался маленьким мальчиком, крепко державшимся за зернышко невинности. Даже в таких условиях он сумел сохранить ту толику чистоты, с которой родился.
Окажись я на его месте, мне бы такое не удалось, и я боялся его подвести, хотя чувствовал, что иначе и не получится, с того самого момента, как он так доверчиво улыбнулся мне на лестнице.
Окутывающая дом тишина и предлагала нам перейти к активным действиям, и рекомендовала не рыпаться.
На другой стороне этой большущей комнаты, около юго-восточного угла, открылась замаскированная панелями служебная дверь, и в гостиную вошла миссис Теймид, напоминая опытного копа, переступающего порог: пригнувшись, держа пистолет в обеих руках, поводя стволом слева направо.
Хотя мы находились по диагонали от нее, у стены и в тени, она нас увидела, и я буквально почувствовал ее ярость, когда она заговорила: