Апостасия. Отступничество
Шрифт:
– Во-он он! Видите, Мария Федоровна? Во-он его голова, видите? Это он!
Все выстроились у кромки воды и стали смотреть на горизонт.
– Назад! Он уже назад! – закричала Наденька.
И в самом деле, точка стала приближаться и вскоре обернулась – тут уже все увидали – лысиной Ильича. Лысина выныривала из волн все чаще, становилась крупнее и наконец Ленин вышел из пены морской, как некогда греческая богиня любви Афродита. На берегу не удержался и шаловливо обрызгал Натана Григорьевича с ног до головы водой, на что Натан Григорьевич отозвался
– Аг’хипг’екг’асно! – воскликнул Ильич, растирая свое неспортивное тело полотенцем.
– Владимир Ильич, да что же вы нас пугаете, мы уж переволновались с Марией Федоровной.
– Когда мы возьмем власть в свои г’уки, Наденька, долго уже не поплаваешь!
– Да отчего же, Владимир Ильич?
– А кто будет буг’жуев г’асстг’еливать?
Все рассмеялись.
– Найдутся желающие, Владимир Ильич, – прогудел Горький. – Хоть бы и Троцкий.
– Тг’оцкий? – прищурился Ильич, одновременно прыгая на одной ноге, пытаясь вылить воду из уха. – Эта политическая пг’оститутка?
– А вот и нет! А вот и не проститутка! – заступился за товарища Горький.
– Алешенька, Владимир Ильич шутит, – улыбнулась Андреева доверчивому простодушию писателя.
К товарищам подошел Натан Григорьевич и высыпал перед дамами ракушки.
– А вас, товаг’ищ Натан, я назначу Мог’ским министг’ом!
Все снова весело засмеялись и громче всех Наденька и даже захлопала в ладоши.
– А я буду морская министерша! Если Мария Федоровна позволит. – И она метнула лукавый взгляд на прекрасную революционершу.
Мария Федоровна великодушно кивнула. Сама она давно уже назначила себя начальницей всех ныне существующих и будущих театров России.
– Я тут, Владимир Ильич, разные письма получаю, – продолжил Алексей Максимович важный разговор, когда они уже поднимались после купания в горку на горьковскую виллу к обеду. – Много пишут о наших горе-агитаторах. Представьте себе, один такой агитатор собрал в Москве на фабрике рабочих, много говорил, раздал оружие и заявил: это оружие должны, мол, рабочие употребить для завоевания политической свободы. Когда, мол, наступит вооруженное восстание. И что отказаться теперь они не могут, так как все переписаны и понесут ответственность. И что вы думаете? После его ухода рабочие почесали затылки, пошли к хозяину за расчетом и – разъехались по деревням! Как вам это понравится?
– Как, как вы говог’ите? Пег’еписаны? Г’азъехались по дег’евням? – И Владимир Ильич залился детским смехом. – Таких агитатог’ов надо вешать!
– Вот и Раппопорт говорит: стрелять! Он, знаете ли, придумал отличную вещь! Предлагает создать здесь, на Капри, школу революционной техники для научной подготовки пропагандистов…
– Пг’екг’асно!
– Отсюда подготовленная молодежь будет отправляться во все концы России на фабрики, заводы, в деревню, в армию для пропаганды революции.
– А деньги? В нашем паг’тийном деле пег’вое дело – деньги.
– Деньги есть, Владимир Ильич, и еще будут.
– О, ви есть хитг’ый
Горький развел руками.
– В России, к счастью, много богатых людей, желающих перемены строя, Владимир Ильич.
– И не только – поблагодаг’им Боженьку – в Г’оссии, Алексей Максимович! А вы, батенька мой, все г’авно пишите, пишите и пишите! И пьес, пьес побольше! Еще одну «На дне» сочините! Чего вам стоит? Оч-чень актуально! Деньги, батенька мой, лишними не бывают! Это еще Каг’л Маг’кс в своем гениальном бестселлег’е «Капитал» сказал!
15
Тарас Петрович Горомило, выбранный в Первую Государственную думу от кадетской партии, со всем семейством переехал на временное жительство в Петербург.
Петербурга Тарас Петрович не любил. Ему, малороссу, тяжек был и вечно «сопливый», как он выражался, климат, и равнодушно-вялый характер жителей столицы. Не хватало благодатного солнышка, южного «благорастворения возд'yхов», живых, всерадостных эмоций. Впрочем, эмоций как раз хватало. С первого же дня, дня открытия думы, эмоции били через край.
Царь открывал Первую думу со всею торжественностью, приличествующей важному историческому событию – новому государственному устроению власти, – и со всем великолепием и красотой старой императорской России.
– Я отлично понимаю, что создаю себе не помощника, а врага, – отвечал государь на заверения Витте о том, что в лице думцев царь и правительство найдут опору и помощь. – Но я утешаю себя мыслью, что мне удастся воспитать государственную силу, которая окажется полезной для того, чтобы в будущем обеспечить России путь спокойного развития без резкого нарушения тех устоев, на которых она жила столько времени.
Государь не питал иллюзий. Превратить заведомых врагов в друзей самодержавной России – возможно ли это? Но Николай твердо знал, что невозможное человеку – возможно Богу, и надеялся, как всегда, только на Его помощь.
Тарас Петрович, как и другие думцы, впервые оказался в Зимнем дворце. Его великолепие ошеломляло. Как ни старались народные избранники вести себя уверенно и сохранять чувство собственного достоинства, среди невероятной красоты, богатства и роскоши они невольно терялись и робели.
Прием проходил в Георгиевском (Большом Тронном) зале. Громадный зал поражал своими размерами и величием. (Одних беломраморных колонн Тарас Петрович насчитал сорок восемь!) Белые с позолотой стены, огромные, зажженные хрустальные люстры – он весь был пронизан струящимся светом и казался, несмотря на свою величину, воздушным и легким.
К царскому трону под алым бархатным балдахином, увенчанным короной и золотошвейными геральдическими композициями, вел ступенчатый подиум. На троне покоилась императорская горностаевая мантия. А над балдахином взлетал на могучем коне Георгий Победоносец, пронзающий пасть дракона победительным своим копьем, – символ русской победы над мировым злом.