Апостасия. Отступничество
Шрифт:
– Не пугайтесь, дорогой Тарас Петрович, масонство – это и есть новая мировая религия, всемирная церковь, а высшие наши братья – ее истинные священники.
– А бог? Кто же все-таки бог?
– Уж наверное не Сын плотника из Назарета, – усмехнулся Ковалевский.
Придя домой на Моховую, Тарас Петрович отказался от ужина и, испросив только стакан крепкого чая, заперся у себя в кабинете. Всю ночь он не спал. Разные мысли ворочались у него в голове: то он представлял себя в роли республиканского главы правительства – а почему бы и нет?! Уж не хуже Столыпина навел бы порядок в России! То, в противоречие всех своих пожизненно демократических воззрений,
А муха все жужжала и жужжала. «Вот взять и написать записку министру внутренних дел! Пускай он их!..» От этой неожиданной мысли Тарас Петрович ошалело открыл глаза, откинул одеяло и, не нащупав домашних тапочек, нервно зашагал босиком по мягкому ковру.
«А если он, министр, тоже – их? Да и наверняка – их!.. Конечно – их!.. А тогда – что же… Тогда – в прессу! Да, да, напечатать в газете, самой влиятельной, самой… общественной! Сто пятьдесят лет «братья» готовят разрушение России! Чтобы все прочли и ахнули!.. О, какая будет бомба!.. На весь мир!.. И я, Тарас Петрович, – спаситель России!.. Да, но ведь и газеты – их!.. И суды – их! И дума, выходит, их тоже! Все – их!.. И я… их! Так ведь и хорошо, и слава Богу, что их!.. Что это я, с ума, что ли, схожу?..»
В назначенный день новоиспеченный кандидат снова явился на квартиру Ковалевского для предстоящих испытаний. Тараса Петровича отвели в отдельную комнату и подали анкету с рядом вопросов касательно его отношения к семье, религии, войне, к задачам прогресса, наиболее желательной форме государственного правления в России и тому подобного.
Когда ответы были готовы, к нему снова вошел Ковалевский и, взяв исписанные нервными каракулями листки, удалился для обсуждения их с членами ложи. Затем он еще раз вернулся, уже за самим Тарасом Петровичем, и, крепко завязав ему глаза, повел его в другую комнату. Там его усадили на стул и страшным голосом задали первый вопрос:
– Знаете ли вы, где находитесь?
Тарас Петрович невольно вздрогнул.
– На собрании масонской ложи, – не совсем уверенно проговорил испытуемый.
Тогда «братья» стали задавать ему вопросы, подобные тем, что были в анкете.
Несколько осмелев, Тарас Петрович уже бойчее стал отвечать, что семью он понимает в расширительном смысле, как всемирное грядущее братство всего освобожденного человечества, в идеале – с единым мировым правителем, что он – яростный пацифист и противник любой войны вообще, а его главный принцип касательно существования всего человечества – мир и безопасность, что, как человек разумный, он выступает за мирное разрешение любых международных конфликтов, однако в случае нападения на Россию пока что он все же считает необходимым взять в руки оружие для защиты отечества, что он, разумеется, атеист, но в вопросах совести толерантен и допускает право человека исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, что, наконец, наилучшей формой государственного правления в России он считает республику и что свою политическую задачу
– А как вы относитесь к террору? – прозвучал вдруг неожиданный вопрос.
– Террор… я считаю одной из реальных форм политической борьбы оппозиции ввиду отсутствия других форм сопротивления реакционной власти.
– Находите ли вы нужным дальнейшее развитие террора или его следует, по-вашему мнению, прекратить ввиду Манифеста семнадцатого октября и вступления России на конституционный путь?
– Думаю, это будет зависеть от поведения властей. Скорее всего, террор будет продолжен, поскольку власть уже сейчас пытается если не аннулировать данные ею свободы, что уже невозможно, то всячески препятствовать их осуществлению.
– А готовы ли вы лично участвовать в терроре?
Тарас Петрович впервые смешался. Он знал, что говорить нужно только правду, и, краснея, вынужденно признал:
– Я… гражданский человек… Мой сын, вернее пасынок… связан с террором… он сейчас за границей… Но я никогда не держал оружие в руках… Я полагаю, поддержка террора, если в этом будет необходимость, может выражаться в интеллектуальной форме…
– Хорошо. Мы удовлетворены вашими ответами. Встаньте, пожалуйста, – попросил незнакомый голос, и Тарас Петрович услышал, что встали и все присутствующие.
– Сейчас я произнесу слова клятвы, а вы будете за мной повторять.
Клятва была короткой, но торжественной и суровой. Она обязывала хранить масонские тайны, а также соблюдать безукоризненную верность братьям по ложе во всех случаях жизни, при всех обстоятельствах, даже если это будет сопряжено со смертельной опасностью.
Когда Тарас Петрович слово в слово повторил слова клятвы, тот же незнакомый голос, обращаясь к присутствующим, уже мягче спросил:
– Чего просит брат?
И все дружно, хором ответили:
– Брат просит света!
Максим Максимович снял повязку с глаз испытуемого и поцеловал Тараса Петровича.
К его удивлению, в комнате находилось всего шесть человек, из которых пятеро оказались его коллегами по Государственной думе. Они все по очереди подошли к новому «брату» и расцеловались.
16
Университетский приятель Павла, поэт Матвей Звездный (псевдоним), напечатавший уже несколько стихов в двух модных журналах и знакомый с самими Мережковским и Гиппиус, в один прекрасный вечер, между прочим, сказал:
– В среду в шесть часов нас ждет Зинаида Николаевна.
Нет, в обморок он, слава Богу, не упал, но коленочки, как сказала бы мамочка, задрожали. Среда – это когда же?.. Да это уже послезавтра! Да ведь надо подготовиться! Что читать? Лучшее!.. А что у него лучшее? Посоветоваться разве с Матвеем? Да у них совсем разные направления… Матвей все больше туману напускает, а у него, у Павла… «хрустальной ясности смысл». Так говорит мамочка, которой одной он в конце концов открылся и доверяет.
И вот – среда… Вымыт, вычищен, отутюжен, надушен. Цветы… какие лучше цветы? Розы? Ах, нет, Матвей говорил, она любит лилии. Да, розовые лилии. Розовых не оказалось. Купил белые. Что еще? Тетрадочка стихов. Вот она здесь, на груди.
Без пятнадцати шесть он уже мерил шаги у дома Мурузи вдоль Пантелеймоновской до угла Литейного и обратно и каждую минуту взглядывал на часы. Как бы не опоздать, – волновался Павел, зная за товарищем такой грех. Но вот и Матвей! В отличие от принаряженного приятеля, он выглядел волне обыденно и без букета. Что ж, он – свой. Ему можно.