Апостол Смерти
Шрифт:
На краю кровати, точно скромный гость, которого здесь не ждали, сидит мужчина в пляжной рубашке и шортах. Локти его упёрты в колени, пальцы тесно переплетены, а лысеющая голова низко опущена, как в молитвенном покаянии. Дверь захлопывается за моей спиной, и мужчина медленно поднимает глаза.
В них тоже нет презрения, нет и слёз. Нет абсолютно ничего. Я смотрю будто бы в окна сгоревшего дома, где трагически погибли его обитатели, и чувствую всю въевшуюся в обугленные стены боль.
— Как вот уйти? — измученно шепчет он. — Как их бросить в этом страдании, скажи? Не могу. Я не могу их бросить,
— Послушайте…
— И никто не поможет!
Он опускает голову так низко, что чуть не касается лбом колена, и начинает трястись в тихом плаче.
— Помоги… Прошу, помоги им! Ведь ты можешь это сделать, раз он не хочет! — молил он непонятно кого. — Я виноват, да, это всё я, но Катя!.. Помоги же… Помоги… Лера! По… помо…
Голос его надрывается, то крепнет, то угасает, и вот, пропадает совсем. Мужчина продолжает трястись и качаться всем телом, грозясь с минуты на минуты свалиться на пол.
Внезапно мне в спину приходится такой удар, что я едва не падаю на пол. Это решительным шагом в спальню врывается майор, бегло глядит на меня, как на пустое место, и устремляет грозный взгляд на мужчину.
— Нет, — умоляюще протягивает несчастный. — Прекрати это, не надо!
— Довольно с тебя. Теперь они под моей опекой.
— Но ты… ты не понимаешь! Так же нельзя… Лера!..
— Это больше не твоя забота. Тебя уже нет, а вот я ещё здесь.
Тут из ниоткуда возникает женщина в чёрном платье. Своей тонкой длиннопалой рукой она начинает гладить мужчину по плечу и горестной голове, как заботливая мать своё дитя — столько любви и нежности в её тёплых глазах. Мужчина замирает и больше не подаёт признаков жизни, а она поднимает на меня ничего не выражающие глаза и чего-то ждёт.
Я больше не могу здесь находиться.
С измученным стоном срываюсь с места с неведомой раньше скоростью, и через секунду лечу в чёрную пропасть, окружённый осколками разбитого стекла.
Не мог бы и подумать, что дух мёртвого может спать и видеть сны, а хорошо это или плохо, жизнь ещё покажет.
Проснулся я в кресле, на котором уселся глубокой солнечной ночью, когда все уже спали. Одетая и накрашенная, Лера лежала на заправленной кровати и, глядя в потолок, слушала музыку. Под депрессивный синтезаторный аккомпанемент высокий загробный голос ведал нам о зыбкой грани между адом и раем и о том, что антихрист уже среди нас.
— Под твою музыку сдохнуть хочется, — громко сказал я.
Лера даже не вздрогнула и не повернула ко мне головы.
— Ага… Кайф, да?
— Ты как, уже не заключённая?
Она закрыла глаза, с наслаждением дождалась окончания песни и апатично протянула:
— Нет… Пока ты дрых, я успела съездить в училище и сдать экзамен… Можешь меня поздравлять. Я стала ещё ближе к бессмысленной и штампованной взрослой жизни… Ты рад за меня?
— А сколько время?! Мы успеваем в церковь? — переполошился я, а Лера всё таращилась в потолок.
Её депрессивное состояние всё больше приближалось к критической стадии. Вчера она была не в настроении что-либо обсуждать. Безучастно выслушала рассказ о проваленном ритуале, оправдала поведение Хеллсинга
— Успеваем мы в твою церковь. — Лера встала с кровати и подошла к шкафу. — Только выйди, мне надо переодеться.
Я без нареканий выполнил её просьбу и с опаской осмотрел дверь в родительскую спальню, вспоминая в подробностях свой сон, и наконец осмелился войти.
Малиновые стены плескались в солнечных лучах. Широкая кровать, шелковистый бордовый плед, нескольких пухлых подушек и мягкое красное сердечко с надписью «I Love You».
Мне не было стыдно за эти слёзы. Да, мужчине негоже плакать, максимум допускается «скупая мужская слеза» в самые горестные периоды жизни, но кто запретит страдать душе?
Несколько свечей озаряли в полумраке золотую фигуру распятого Иисуса, какие-то побольше, какие-то почти уже догоревшие, дешёвые тонкие и чуть дороже толще, и каждая источала любовь и скорбь пока ещё живого к уже умершему. Я чувствовал горе всех, кто ставил эти свечи, а себя мне пришлось оплакивать самому. Такая вот у меня судьба.
Лера не видела моих слёз. Она вообще не смотрела на меня, завороженная мирно колышущимися огоньками, и вряд ли думала обо мне сейчас. И мне было всё равно. Косой взгляд, недоумение, тактичное молчание — да что вообще всё это, когда ты осознаёшь, что мёртв, и смотришь на свечку в церкви, поставленную за упокой твоей души!
Исполинские иконы, свечи и запах ладана и древесины навивали тоску и умиротворение одновременно. Четверо прихожан, женщина и трое детей разных возрастов, крестились и кланялись перед свечами за чьё-то здравие. Их боль я тоже ощущал. Кем бы ты ни был, несчастный тяжело больной, — отцом, братом, сестрой, иным родственником или близким другом — дай Бог тебе скорейшего выздоровления и отсрочку от свечи в уже другом месте.
Каждый отчаявшийся в беде приходит сюда.
Утерев слёзы, я попытался взять себя в руки, но везде, отовсюду на меня буквально обрушивались оползни и ливни чьих-то страданий. В конце концов, когда ко мне повернулась Лера, я стремительно вышел из церкви, перекрестился, спустился с крыльца и только тогда смог перевести дыхание.
Погода сегодня была сравнительно тёплая, целых плюс пять градусов. Глядишь, и снег скоро растает. Уже чувствовалось, что через неделю наступит всеми любимое долгожданное лето — пора отпусков, каникул и отдыха в тундре, гаражах и на туристических базах.
В разгар дня улицы заполнились людьми. Всем хотелось погреться на обычно холодном солнце и, вызвонив друзей и родственников, вооружившись детьми, собаками и — куда без этого! — шапками, люди вышли на прогулку.
Когда мы покинули территорию церкви, Лера надела наушник, дабы притвориться, что говорит по гарнитуре, и томно произнесла:
— Я сделала, что ты просил. Уж извини, что не приняли записку об упокоении — ты не крещённый, здесь я помочь ничем не могу, но свечка стоит. Тебе стало легче?