Апостол Смерти
Шрифт:
Мои ноги начинают подкашиваться, но не от усталости, веки слипаются, отнюдь не из-за приставучих снежинок, что на самом деле пронзают всего меня насквозь. Я больше не могу. Я больше не могу это терпеть!
— Сволочь… — первое моё слово за бесконечность. — Сволочь ты, да за что?!
Кости в ногах растворяются в кислоте, и я падаю на снежную перину. Не больно. Не холодно. Ничего. Рука сжимается в кулак и начинает бить по замёрзшей земле, раз, потом ещё, и ещё, всё сильнее и сильнее. Пусть бы стало больно, пусть бы пошла кровь!
Удар. Снова удар. В груди зарождается трескучий стон,
— Тварь! — Удар. — Так… — удар, — же… — удар, — нельзя. — Кулак встречается с покрытым снегом асфальтом и безжизненно обмякает. — Так нельзя… ТАК НЕЛЬЗЯ!
Собственное эхо глумится надо мной. В горле вырастает огромный каменный ком, и я почти не могу дышать. Горячие слёзы не впитываются, а просто исчезают в мягкой снежной поверхности, не оставляя на ней даже намёка на какой-то след.
Меня нет… Меня нет ни для этого мира, ни для живущих в нём.
Мне мерещится грустный, сочувствующий вздох, и вдруг… Вдруг чья-то рука начинает гладить меня по голове, как жалкую собаку.
— Можно, — слышу еле различимый в пурге шёпот. — Тем, кто властвует… всё можно.
Не веря, готовый к разочарованию жестокой шуткой разума или смерти, я поднимаю голову и… вижу человека.
Он убирает руку от моих волос и разглядывает меня чуть прищуренными, холодно улыбающимися глазами, а прямо сквозь него невозмутимо просачиваются, продолжая свой танец, вихри пушистого снега.
Я всё ещё не мог поверить, что это действительно происходит со мной. Как подобранный с улицы щенок, крутил головой, разглядывая то место, в которое меня привёл этот таинственный новый знакомый, но ничего не мог запомнить.
Он вёл меня, периодически хватая под руку и буквально таща на себе, настолько я был опьянён усталостью от своего полусуществования. Весь путь затерялся в самых туманных закоулках моей памяти. Кажется, мы садились в автобус, где я тупо таращился в окно, не видя ничего перед собой, а потом какое-то время шли пешком. Одна картинка, вторая и третья, и вот, я в большой роскошно обставленной квартире.
Меня усадили в кресло. Стеклянный звон, звук льющейся жидкости, и в руках откуда ни возьмись оказался бокал с белым вином. Я проводил пальцами по тонкому стеклу, щупал скользкую ножку, наблюдал за игривыми золотистыми плесками, а потом поднёс бокал к лицу и впервые за длительный период моих мучений испытал блаженное забвение, вдохнув дурманящий аромат.
Я присосался к бокалу, как изголодавшийся вампир к горячей шее, осушил до дна и словно бы вынырнул из ледяной проруби.
— Не так быстро, друг мой. Такое добро нужно беречь, как подарок судьбы.
Бокал выпал из рук. Он не только не разбился, но и не произвёл ни одного звука, соприкоснувшись с ламинатом. Я пытался сфокусировать взгляд и понять, толкнуть дверь рассудка, чтобы впустить туда хоть какие-то приметы стоящего надо мной человека.
Он был одет в чёрные брюки и белую рубашку с небрежно расстёгнутыми верхними пуговицами, под которыми болтался странно смятый,
Ухмыльнувшись одними губами, нисколько не изменив при этом выражения лица, он вновь наполнил бокал, протянул мне и притворно услужливо, как замученный ненавистной работой официант, поинтересовался:
— Ещё?
Я не шелохнулся. Сидел и смотрел на него снизу-вверх, а он так и стоял с вытянутой рукой и скривлёнными в бесцветной улыбке губами.
Я не один такой. И всё же я не мог быть один!
На какую-то долю секунды мне захотелось наброситься на него с расспросами, требовать и требовать ответы, даже если он не может мне их дать, угрожать, выбить их силой, спрашивать, спрашивать и спрашивать. Эта доля секунды прошла, наступила другая, и я покорно принял бокал. Ещё одно подобие улыбки, и мой собрат удобно — насколько позволила бесплотная оболочка — устроился на кожаном диване.
— Кто ты? — спросил я. Пить больше не хотелось.
— Тот же, кто и ты, — ровным голосом ответил он. — Никто.
— Что… с тобой случилось?
Его брови шевельнулись, как бы в удивлении.
— Я умер.
Этот ответ меня не удовлетворил. Я внимательно рассмотрел его воротник, смятый, растянутый галстук, и пришёл к заключению:
— Ты повесился на собственном галстуке. — От этого осознания что-то внутри меня неприятно ёкнуло. — Ты суицидник. Поэтому ты здесь.
Никаких признаков удивления он не проявил, но я однозначно произвёл на него впечатление.
— Почему же тогда здесь ты? — в свою очередь поинтересовался он.
Ответить мне было нечего. Покрутив в молчании бокал, дабы сосредоточиться и подготовить себя к долгому разговору, я зашёл с другой стороны.
— Может, представишься?
— Игорь, — просто ответил он.
— Никита, — не остался я в долгу, ответив с той же непринуждённостью, и тоже замолчал. Чувство, что он не столько ждёт развития знакомства, сколько анализирует моё поведение и характер, не покидало меня.
Игорь отметил, что я, хоть и в положении весьма шатком, не собираюсь распускать нюни и цепляться за него, как утопающий за тростинку, и впервые улыбнулся не только одними губами. В пустых серых глазах проявилось нечто вроде признака жизни.
— Церковная свечка тебе не поможет, Никита, как и ритуал на кладбище. Связываться с некромантами я тебе не рекомендую. А изводить себя терзаниями в церквях и вовсе глупо.
— Ты следил за мной.
— А ты бы не следил?
Без угрызений совести я проигнорировал этот вопрос и задал свой:
— А что тогда поможет? Ты, похоже, знаешь побольше моего, так проясни мне этот момент.
Игорь застыл в одной позе и так долго глядел в одну точку, что мне уже натурально становилось не по себе. Словно разговаривал с манекеном и ждал, что он действительно мне ответит. Здесь невольно почувствуешь себя немного сумасшедшим.