Апостолы Революции. Книга вторая. Химеры
Шрифт:
– Карая намерение, мы предотвращаем преступление, угрожающее свободе. Применяя суровость, мы избавляем общество от недобрых намерений. Только так свобода может восторжествовать.
– Вы всерьез собираетесь построить свободное общество на костях невинных? – горько усмехнулась Элеонора.
– Невинных? – правая бровь Сен-Жюста чуть приподнялась. – Кто вам сказал, что несовершение желаемого преступления – признак невиновности?
– Кто вправе решать, найдет ли намерение воплощение? Кто вправе судить, суждено ли ему стать преступлением?
– Никто, – признал он. –
Она не удержалась от саркастической улыбки.
– Значит, вы, непрощающий чужие намерения, с легкостью позволяете себе пару тысяч ошибок? Великие цели всегда сопровождались великими жертвами, не так ли, гражданин Сен-Жюст?
– Наши ошибки простительны, ибо наши намерения чисты.
– Чисты?! – Элеонора натужно рассмеялась. – Я не ослышалась: вы сказали – чисты? Не ожидала от вас такой наивности! Поверьте мне, гражданин: я очень хорошо знаю многих из ваших коллег и имею все основания усомниться в чистоте их намерений.
– Любое тело имеет изъяны.
– Это не изъяны, а болезнь, смертельное заболевание, которое однажды приведет республику к гибели.
– Я делаю все возможное, чтобы исцелить этот недуг.
– Заболевание, затронувшее мозг, неизлечимо. Оно убьет вашу республику и вас вместе с ней. Впрочем, – добавила она после секундной паузы, – наше общество уже давно не имеет ничего общего с тем, о чем мы мечтали. С трибуны Конвента нам обещали Афинскую республику, а вместо этого мы получили режим, достойный Республики венецианской в самые суровые ее годы, где преступления караются с большим рвением, чем поощряются заслуги, где правит страх перед политической полицией – и какая разница, называется она Инквизицией или Комитетом общей безопасности!
Сен-Жюст слушал, заложив руки за спину и опустив голову. Когда она закончила, он кивнул, как будто даже соглашаясь с ее обвинениями.
– Венецианская республика, – проговорил он тихо, не поднимая на Элеонору глаз, – должна была защищать свою независимость от всей Европы. И она прекрасно справилась с этой задачей, казавшейся непосильной даже самым амбициозным политикам. Французская республика оказалась в похожей ситуации. Отсюда – и одинаковые методы, доказавшие, к тому же, свою эффективность.
– Эффективность?! – вскричала Элеонора с удивлением, смешанным с ужасом. – Вы считаете террор эффективным?!
– О да! – протянул он, самодовольно улыбаясь. – Всем, чего достигла республика – от военных побед до борьбы с голодом, – мы обязаны террору. Террор спас Францию, нравится вам это или нет.
Она покачала головой и уже собралась возразить, когда Сен-Жюст положил конец дискуссии, заявив устало-скучающим тоном:
– Я не спал две ночи, гражданка. Так что позвольте все же узнать причину вашего визита, после чего я вынужден буду, рискуя показаться невежливым, попросить вас уйти.
– Простите, это я поступила невежливо, вторгшись в вашу квартиру, – Элеонора заговорила мягко, даже нежно, растянув губы в кокетливо-извиняющейся
«Если сейчас он не отвернется, если не отступит, то я победила», – решила она.
Он не отступил, не отвернулся, не оттолкнул ее, а стоял, не в силах сдвинуться с места, пошевелиться, отвести взгляд.
«Ну вот и все, – подумала Элеонора. – Еще секунда – и неприступный гражданин Сен-Жюст…»
– Антуан! – чужой звонкий голос рассек, подобно лезвию кинжала, пространство между ними, потушив электрический разряд, нарушив магию, разбив колдовство.
Сен-Жюст отпрянул от Элеоноры с такой брезгливой поспешностью, словно прикоснулся к гадюке. Она вздрогнула и обернулась на голос. Он тоже смотрел в проем между гостиной и прихожей. Миловидная молодая девушка с огромными голубыми глазами, в которых блестели слезы, стояла там, безвольно опустив руки и устремив испуганный взгляд на Сен-Жюста, на него одного, словно не замечала присутствия Элеоноры, хотя, похоже, именно ее присутствие заставило гостью исторгнуть возмущенный возглас.
Элеонора вопросительно посмотрела на депутата, но его внимание было полностью поглощено незваной гостьей. Элеоноре даже показалось, что на лице Сен-Жюста появилось доселе незнакомое ей выражение стыда. Она перевела взгляд на девушку, надеясь получить объяснение бестактному вторжению, но та молчала, даже не пытаясь сдерживать слезы, двумя неровными струйками стекавшие по нарумяненным щекам.
Элеонора вновь обернулась к Сен-Жюсту, намереваясь спросить, кто посмел нарушить их уединение, но он коротким повелительным движением головой приказал ей молчать.
– Генриетта, – наконец, произнес он, нарушив неловкое молчание, – ты – здесь?! Я не ждал тебя. Что привело?..
Она не дала ему договорить. Так и не сдвинувшись с места, не решившись переступить порог гостиной, Генриетта Леба, нарумяненная и разряженная, в модной шляпке с цветами, в ярко-розовом платье, перехваченном на талии красной лентой, заговорила прерывающимся рыданиями голосом:
– Я стучала, но никто… не отозвался… А горничная сказала… она сказала, что ты… что ты вернулся… И дверь… она была незаперта… И я вошла… А ты… тут…
«Черт, я, верно, забыл запереть дверь, когда увидел Плесси», – подосадовал Сен-Жюст.
«Еще одна влюбленная дура», – догадалась Элеонора.
Она смерила девушку надменно-оценивающим взглядом и удовлетворенно улыбнулась: при всей ее миловидности она ей не соперница.
Генриетта дрожащими руками достала из висящей на запястье шелковой сумочки носовой платок и поспешно отерла слезы, безжалостно размазав тщательно наложенные румяна. Она почувствовала на себе высокомерный взгляд незнакомой женщины с раскинутыми по обнаженным плечам волосами и одетой, как проститутка из Пале-Рояля, и покраснела.