Апраксинцы
Шрифт:
Зала была комната о трехъ окнахъ, старая мебель почернлаго краснаго дерева съ мдными украшеніями въ вид полосокъ и розетокъ; кресла съ лирами вмсто спинокъ, пузатый комодъ на львиныхъ лапахъ и горка съ стариннымъ серебромъ и аппетитными чашками съ изображеніемъ птицъ, генераловъ и криворотыхъ барышень. На стн портреты Ивана Михича и Аграфены Ивановны, снятые въ молодыхъ лтахъ, да картины: Фаустъ играетъ въ шахматы съ Мефистофелемъ и неизбжный Петръ Великій на Ладожскомъ озер: на темно-зеленыхъ волнахъ лодка съ переломленною мачтою, которую придерживаютъ два гребца съ вылупленными глазами, что даетъ поводъ думать, что они
Иванъ Михичъ, преобразовавшійся изъ халата въ длиннополый сюртукъ, переливаетъ водку изъ полуведерной бугыли въ графины. Аграфена Ивановна съ лицемъ краснымъ, какъ вареный ракъ, сейчасъ только прибжавшая изъ кухни отъ печки, накрываетъ скатертью столъ. Изъ кухни пахнетъ жаренымъ.
— Вишь какъ нагадили! замчаетъ супругъ. — Что это ты длаешь, кто тебя просилъ тамъ ставить столъ?
— Да гд-же, Иванъ Михичъ? тутъ на виду, хорошо таково, да и въ сторонк.
— Туда къ печк поставь.
— Для чего-же, Иванъ Михичъ? тутъ хорошо, осмливается возражать сожительница.
— Говорятъ, не ставь близко къ дверямъ; ужо молодцы изъ молодцовой будутъ выбгать и не углядишь, какъ накераются.
— Гд же?…
— Молчи, дура-баба! голова — ничего не понимаешь. Принеси, тамъ въ спальной вишневка стоитъ и разбавь водку!
Изъ кухни слышна ругань кухарки съ водовозомъ.
— Креста на теб нтъ, Антипычъ! о сю пору только воду несешь! Знаешь, что у насъ стряпня нон,- самъ имянинникъ. Вс ноги обломала, съ ведромъ по лстниц бгамши.
— Эко важное кушанье, — не барыня!
— Дьяволъ, прости Господи!
— Что разлаялась-то, печонка лопнетъ!
Девятый часъ вечера. У Ивана Михйча гости.
Водка въ графинахъ, поставленная на столъ у печки, уже значительно убыла. Мужчины играютъ въ горку, въ три листа и, такъ называемую, трынку. Женщины въ комнат, смежной съ этой, сидятъ на диван и на стульяхъ, и пьютъ чай. Одн разговариваютъ, другія такъ созерцаютъ цвты и птицъ нарисованныхъ на потолк. Передъ ними столъ, уставленный тарелками съ пряниками, яблоками, вареньемъ и постилою въ палочкахъ.
— Иванъ Кузьмичъ, твоя темная! ставь гривенникъ, слышится у играющихъ.
— Мн дв….
— Мимо!
— Одну.
— Дв дорогихъ.
— Ходи!
— Прошлись!
— Цлкачикъ….
— Выше-съ.
— Эй, Иванъ Кузьмичъ, поддержись!
— Зелененькая!…
— Замирилъ. Сорокъ четыре! четыре туза! — на эфти карты вся Москва идетъ. Хоть на весь Апраксинъ, такъ можно идти.
— Ну, сдай-ка мн хорошенькихъ; а то все яманъ-сортъ сдаешь.
— Держи, Макаръ Спиридонычъ! Фалька съ бардадымомъ.
— Это какъ мн ономеднясь, замчаетъ гость съ клинистой бородкой, плюя на руки и принимая карты: все вини шли, ну хоть ты тресни! Я и стулъ вертлъ, и жену выругалъ, думалъ она тутъ причинна, — ничего не помогло. Опосля Иванъ Меркулычъ подошелъ, далъ полтинникъ, такъ съ его руки восемь рублевъ выигралъ.
— Андрей едорычъ, размняй, братъ, мн синенькую.
— Съ выигрышу низа что не дамъ, ужъ какъ хошь; отцу родному не дамъ.
— …. И совсмъ ужъ, матушка, у нихъ дло слажено было, да изъ-за атласнаго одяла разошлось, разсказываетъ гостья
— Ахъ, мать моя! отвтила другая гостья, и прихлебнула чай изъ чашки съ надписью;;въ знакъ удовлетворенія.
— Не выпить-ли намъ? слышится изъ среды играющихъ въ горку.
— И-то дло! авось посл этого и карта лучше пойдетъ.
Встаютъ и подходятъ къ столу.
— Афанасій Никифоровичъ, ты что-жъ не пьешь? Выкушай хоть вишневочки, обратился хозяинъ къ суровому на видъ гостю въ длиннополой сибирк и съ длинною черною съ просдью бородой, половину которой тотъ ради приличія пряталъ за галстукъ.
— Выпью…. отвчалъ гость, подходя къ столу.
Афанасій Никифоровичъ былъ самый закоснлый раскольникъ: не подстригалъ бороды, не молился чужимъ образамъ и былъ несміршившимся, т. е. не пилъ и не лъ изъ той посуды, которая была въ употребленіи у людей не его секты. Онъ ползъ въ задній карманъ сибирки, вынулъ серебряный стаканчикъ и поставилъ на столъ. Иванъ Михичъ налилъ ему водки; тотъ молча, выпилъ. Вы простой или вишневки? слышится у пьющихъ.
— И той, и другой.
— Желаемъ здравствовать хозяину и хозяюшк.
— Съ ангеломъ!…
— Кушайте на здоровье. Затравкинъ хересу не хочешь-ли?
— Ни, ни, никогда не пивалъ, и пить не буду этой дряни; я лучше еще рюмочку дамскаго выпью, простечка. Одно слово, — россейское.
— Шутникъ! А что нешто смутитъ, какъ хересу выпьешь?
— Смутитъ.
— А меня, такъ никогда; я вотъ сейчасъ хересу выпью, водки, пива, коньяку, ликеры какого хошь и ничего!
— Нтъ, ты эфто слей все въ одинъ стаканъ и выпей.
— Вишь, что городитъ, нешто я помойная яма.
— А нешто не пьютъ? — пьютъ. Со мною была оказія, повствовалъ Затравкинъ. Были мы тутъ посл описи товара Халдина въ трактир; цновщикомъ я былъ; такъ самъ-то, знаешь, просилъ «оцни, говоритъ, подороже, угощу». Ну, пошли въ трактиръ, напились эфто, и ну въ пыряло [12] играть. Весело таково было. Маркеръ подходитъ къ намъ, да и говоритъ: «не хотите-ли, господа купцы, позабавиться?» — «А что?» — «Такъ-съ, есть, говоритъ, тутъ у насъ чиновникъ одинъ прогорлый, дайте цлковый, такъ всякую смсь пьетъ, и какъ выпьетъ, такъ больно чудитъ — вс животики надорвешь». Въ головахъ у насъ ужъ солдатики ходили. Зови, говоримъ. Пришелъ. Чудной такой, плшивый, виц-мундиришко — заплата-на-заплат, рожа плюгавая; пришелъ эфто, да и говоритъ: «позвольте, перво-на-перво выпить». Выпилъ онъ, и ну чудить: артикулы разные выкидывалъ, взялъ эфто кій въ руки, полоскательную чашку на голову надлъ и началъ кіатръ играть. Мы вс, что тутъ были, просто чуть не умерли со смху. Цлковыхъ два ему надавали. А Андронинъ, старьемъ что торгуетъ, подходитъ къ нему, да и говоритъ: «выпьешь, говоритъ, смси?» — «Выпью» говоритъ. Вотъ спросили мы рюмку водки, пива, рому, хересу, вылили все въ полоскательную чашку и дали ему. Выпилъ, — ничего; еще пуще прежняго чудить сталъ. Андронинъ опять къ нему: «выпьешь, говоритъ, пива съ масломъ?» и выкинулъ ему два рубля. Выпить-то выпилъ, только не выдержало нутро, смутило его и ну рвать…. Рвало, рвало, что смху-то было!