Арабские скакуны
Шрифт:
И понял я, что меня обложили. Протянул руки, и на моих запястьях защелкнулись браслеты. Меня подняли и сунули в коляску милицейского мотоцикла, который долго не хотел заводиться, чихал вонючим дымом и скрежетал, а когда завелся, то от его грохота проснулась вся округа, во всех черных прежде домах зажегся свет, кто-то закричал, грохот мотоцикла перекрывая, что, мол, завтра на работу, дайте, гады, поспать, но сидевший за рулем мотоцикла дернул ногой, включил скорость, и мы помчались вниз, с холма, а второй положил мне на голову большую мозолистую руку, таким образом заменяя отсутствующий шлем, и мы миновали и патруль службы безопасности, и пост военной контрразведки, и засаду загадочной службы "Гепард", потом ещё какие-то посты, разъезды, наблюдательные пункты, чтобы, лихо разбрасывая грязь и опавшие
– Вот здесь, здесь и здесь - подпиши!
– скомандовал дознаватель, выплевывая дотлевшую до фильтра сигарету, доставая новую и вставляя её в вялогубый рот.
– Я ничего подписывать не буду, - сказал я.
– Нужен адвокат?
– с таким же выражением лица спросил дознаватель.
– Я и с адвокатом ничего не подпишу, - сказал я.
– Понятно!
– кивнул дознаватель, его правая рука вернулась на клавиатуру, левая - к дирижированию, на экране дисплея открылась игра "шарики", а милиционеры вывели меня из комнатки, затолкали в находившийся почти напротив лифт да спустили вниз, глубоко, очень глубоко, и там, внизу, повели по темному коридору, в который выходили двери камер - кто-то в одной из камер громко пел, кто-то, в другой, выл, - открыли одну из камер, запихнули внутрь, сказали, чтобы я чувствовал себя как дома, и захлопнули дверь с положенным лязгом, мать-перемать, сидеть тебе не пересидеть, дуй воду, грызи сухарь, тоска по свободе, тоска свободы.
В камере были нары, под забранным решеткой высоким окном - столик, на столике две кружки, горка кусков сахара, на левой нижней койке сидел один мой сокамерник, второй, укрывшись с головой серым одеялом, лежал на верхней койке. Сидевший оказался человеком худым, жилистым, а когда он вынес свою физиономию под негасимый свет яркой лампы, стало видно, как по его впалым щекам кустится седеющая борода, как сверкает его лысина, как остаются в вечной тени надбровий его чуть раскосые, глядевшие строго и внимательно глаза.
– Добро пожаловать в скорбное узилище, - приветствовал он меня.
– Не богаты ли табачком? Здесь так бестабачно...
Лирик, романтик, провинциальный тихий поэт?
Да, табачок у меня имелся!
После обыска, после того, как конфисковали шнурки из моих любимых "тамберленд", ремень из вельветовых, в мелкий рубчик "ранглер" - эту фирму я тоже люблю, - как забрали деньги, футляр с дискетами, брелок с ключами от квартиры, телефон, записную книжку и ручку, на столе между мной и дознавателем осталась кучка принадлежавших мне вещей. Дознаватель брезгливо пододвинул ее ко мне, я распихал все по карманам. Теперь, вытаскивая эти вещи одну за другой, я поражался тому, сколько всякого барахла может поместиться в карманах куртки: носовой платок, брошюра Людвика Вечержи "Розы" (Прага, 1971 год издания), бумажные спички из парижского кафе "Куполь" с нацарапанным на обороте упаковки именем "Зина", три таблетки активированного угля, непочатая упаковка жевательной резинки "Орбит", чуть помятая сигара "Кохиба", початая пачка сигарет "Кэмел" без фильтра - всё остатки от щедрости моей дорогой Аннушки, багажная квитанция из камеры хранения железнодорожной станции Кольчугино, моток суровых ниток и наперсток, презерватив в серебристой упаковке с двумя сердечками
Но зато я мог угостить сокамерника "Кэмелом", мог пофорсить с сигарой. Только я положил пачку на столик, только худой угостился сигаретой, как сверху, из-под одеяла, выпросталась кривопалая рука, щелкнула ломаными-переломаными пальцами, потом сложила пальцы так, чтобы в них было удобно вставить сигарету: мол, а мне, а мне покурить? Что же! Не жалко! И рука с сигаретой ушла наверх, там, на втором этаже, чиркнули спичкой.
– Настоящий табак!
– сказал худой, выпуская дым из ноздрей. Настоящий... Теперь почти ничего настоящего не осталось, только суррогаты, заменители, эрзац... Низкое, очень низкое качество. У нас вообще не принято думать о качестве, нам важнее количество. Помните? Столько лет стремились догнать, перегнать. Согласны?
– Конечно!
– кивнул я, плохо понимая, с чем я всё-таки должен был согласиться.
– Конечно!
– Нам кажется, что главное - в деньгах, а главное не в них, продолжал худой.
– Точнее - главное не в их количестве, как думает большинство. По серьезному счету, главное в том, как деньги тратятся, на что, кем, с какой целью. Мы...
– Простите, а кто это "мы"?
– вклинился я: все-таки для того, чтобы соглашаться, надо иметь ясность, оперировать непротиворечивыми понятиями, иначе получается не согласие, а соглашательство.
– Мы - это общество, наша страна, наша многострадальная страна, об которую вытирают ноги, которая распростерта ниц перед богатыми и наглыми соседями, перед всеми этими сообществами, альянсами, организациями, фондами, - он вытащил из пачки новую сигарету, прикурил от старой, плюнул на ладонь, погасил бычок в плевке, остатки растер меж пальцами.
– А вы себя не ассоциируете со своей страной? Вы что, отдельный? Особенный?
– Нет, что вы! Ни в коем случае! Я со своей страной, я с ней всегда...
– Вот тебя как-нибудь примут за боевика, а ты всего лишь приехал в село у детей контрольные работы по математике проверить, всех учителей там поубивали, всадят в тебя несколько пуль, а потом выбросят из вертолета, вот ты тогда и поймешь, с кем ты навсегда!
– произнес сверху кривопалый.
– Поймешь, да поздно будет. Ох, поздно!
– Не обращайте внимания!
– понизив голос сказал худой.
– Это у нашего уважаемого сокамерника видения, видения наяву. Это учитель одной из наших средних школ, его взяли на торговле наркотиками, сам он наркоман, ему кажется, что...
– Да? Ему кажется...
– я привстал, попытался разглядеть лежавшего, но мешал свет лампы.
– Но совсем недавно я слышал нечто похожее, только рассказанное как бы с другой стороны...
– Я так и думал, - сказал худой и, дернув меня за куртку, заставил сесть.
– Так и думал! Все вокруг заражено этими бреднями! От них уже некуда деться! Давайте о другом! Давайте?
– Ну давайте, давайте!
– сказал я, взял спички из кафе "Куполь", откусил кончик сигары, раскурил.
– Давайте, что вы замолчали?
– Хорошо!
– худой, получив разрешение, замолотил языком.
– Вот меня задержали, как и вас, по ошибке. Вы, я вижу, раздосадованы, нервничаете, наверняка пытались что-то доказывать, пытались объясниться. Так?
– Нет, ничего я не объяснял. И не спорил. Просто я не согласился подписать протокол или как там это называется...
– А я со всем соглашался. Я все принимал как должное. Ведь время все расставит по своим местам, во всё внесет ясность. И потом их ошибка - это моя ошибка, когда ошибаются они, ошибаюсь я, потому я - это они, и наоборот. Понимаете?