Арена (авторская редакция)
Шрифт:
Дэнми долго смотрел в синее небо, на бегущие, рвущиеся, как бумага, облака, солнечные лучи путались в его ресницах, будто мотыльки в паутине, и не попадали в глаза; он жевал травинку и молчал.
— Не знаю, — наконец сказал он, — я ничего не помню, совсем ничего…
— Монахини говорят, что ты упал с неба, — болтал Эргино, — а где ты так выучился петь? У меня всегда аж сердце разрывается, вот тут, — он клал руку на грудь, — слышишь, как стучит? А когда ты поешь, я думаю: где же моя мама? Почему она не слышит, как ты поешь. Тогда бы она
Дэнми тоже клал руку на грудь, туда, куда показывал Эргино, но ничего не чувствовал: его сердце молчало.
К сбору плодов они вернулись в монастырский приют. У монастыря был роскошный яблочный сад, который славился на всю округу. Яблок созрело много: желтые, красные, разноцветные, сочные, спелые, они чуть не падали на головы, под яблонями небезопасно было ходить. Эргино и Дэнми собирали их в паре: вместе стояли на лестницах, вместе таскали корзины сестре Лукреции, своему счетоводу, и яблоки разрешалось есть.
— Давай я выберу яблоко тебе, а ты мне, — сказал Эргино после последней корзины в сезоне, — я, правда, яблок уже есть не могу, даже видеть, даже во сне, но такая традиция в паре…
Дэнми согласился и протянул Эргино огромное золотое яблоко, оно сияло, как лампа.
— Ого, — сказал Эргино, — будто в нем солнце за все лето. Такое я, пожалуй, даже сохраню — на зиму.
А для Дэнми Эргино выбрал красное яблоко, тоже огромное, на обе ладони, красное-красное, как рубин, безупречное, без полос, без пятен.
— Красивое, правда? Я его сразу как увидел, подумал, опа, как раз для Дэнми. Авось он порумянее от него станет.
Дэнми прижал яблоко к щеке. Эргино завороженно уставился на него. Они стояли под сенью яблонь, близился вечер, теплый, розовый, листва умиротворяюще шелестела над ними. Лицо Дэнми еле различалось в сумраке, тонкое, бледное, словно Дэнми отражался в зыбкой воде, а яблоко отбрасывало странный отблеск.
— Чудно, — сказал Эргино, — мне на секунду показалось, что ты улыбаешься.
Дэнми посмотрел на яблоко, и наваждение прекратилось, вздохнул: это было почти сотое яблоко за день, и вгрызся в сочную розовую мякоть.
Тихо наступила осень. Желтые листья с сухим шорохом покидали деревья, падали на землю и на ребячьи волосы. Пошли дожди. Как-то ночью Эргино проснулся, сам не понял отчего: в туалет не хотелось, никто не шумел. Только в комнате было холодно, словно наступила совсем зима, а нет ни дров, ни угля. На все окно висела луна. «О, — подумал Эргино, — завтра будет ясно» — и тут увидел сидящего на кровати Дэнми. Дэнми был одет, вроде как собрался уходить, но еще не время — и сидит, ждет, сгорбившись, низко опустив голову и закрыв глаза, что-то шепча; Эргино подумал: молится.
— Дэнми, — прошептал, позвал, стараясь не разбудить остальных, — ты чего?
Дэнми открыл глаза, увидел Эргино.
— Ты чего не спишь? — опять прошептал Эргино и умолк, охваченный ужасом, холодным, липким, особенным, который возникает, когда ты сталкиваешься со сверхъестественным.
Весь следующий день Эргино убегал от Дэнми. Казалось, воздуха ему не хватало. Дэнми не отводил от него за завтраком и обедом взгляда, а Эргино смотрел в тарелку и сглатывал ужас, не мог ничего есть.
После обеда Дэнми поймал Эргино за руку в толпе детей:
— Почему ты не разговариваешь со мной?
Эргино рванул руку, словно она была не его, не живой, отлетела бы, и не жалко, убежал на галерею, полную колонн и желтых листьев. Сел там на холодные высокие перила и зажмурился. День был мрачным, серым, тяжелым, от таких болит голова и хочется спать, больше ничего, ну и проигрываются битвы и состояния. По каменным плитам звонко, хитро застучали каблуки. Эргино понял: сам дьявол пришел за ним.
— Не сиди на перилах, — сказал за спиной Дэнми, — упадешь.
— Я летать умею, — огрызнулся Эргино, сжал кулаки, заплакал от напряжения. Дэнми молчал, стоял в тени. Эргино слышал его дыхание, сладкое, будто он только что ел малину. Ветер закружил между колоннами листья.
— То, что мы сделали, — это… неправильно, — выдавил Эргино, сжал голову руками, зарыдал, — это грех… Мы будем гореть за это в аду.
— В аду? — переспросил Дэнми. — В аду? — и засмеялся, разбил что-то дорогое, хрустальное. — Ты боишься ада? Огня, — взмахнул руками, — этих, как там, серных озер?
— Да, — сказал Эргино, — боюсь.
Он весь дрожал. Дэнми неслышно, куда делись его каблуки, подкрался к нему, приблизился, обнял, погладил по голове совершенно по-матерински.
— Не бойся, — сказал он, — ничего нам за это не будет. Кто ж об этом узнает?
Эргино закричал, оттолкнул его, ударил, начал отряхивать истерично одежду от его прикосновений, отпечатков.
— Не трогай, не прикасайся! Ты омерзителен! Ты дьявол!
Дэнми засмеялся опять, смех его пронзил Эргино, как стрелы святого Себастьяна, он зажал уши ладонями.
— Не смей смеяться!
Дэнми умолк, поднял руки вверх, сдаваясь.
— Сегодня вечером… я иду на исповедь, я попросил… отца Спинелло, он мудрый человек, он все решит, — сказал Эргино.
Дэнми побледнел. Эргино, испуганный его молчанием, раскатами грома вдалеке, обернулся. На лице Дэнми змеилась та самая улыбка, странная, демоническая, губы его были красными, как размазанная кровь.
— Ты… ты улыбаешься, — запинаясь, произнес Эргино, он стал забывать слова, стал забывать, как его зовут, своих друзей, все лучшее в своей жизни. Потом ему стало холодно, аж зубы застучали.