Арена, Кукольный театр и Добро пожаловать в сумасшедший дом!

Браун Фредерик

— Не будь идиотом, Хенк. Я сделал эту штуку своими руками и знаю, как она действует. С ее помощью ты не приведешь сюда ни Лили Сент-Сир, ни Эстер Уильямс, ни Бруклинский мост.

— Ты в этом уверен?

— На сто процентов.

Каким же я был идиотом, что поверил ему. Я соорудил еще две порции коктейля… вернее, просто налил по бокалу джина, после чего присел на край кровати. Кровать слегка раскачивалась.

— Теперь я могу слушать твои объяснения, — сказал я Чарли. — Так какое

же истинное назначение у твоего изобретения?

Чарли Свэн заморгал и не без труда сосредоточил свой взгляд на мне.

— Истинное назначение… чего?

Я выговаривал слова медленно и потому ни разу не сбился.

— Истинное назначение автоматического низкочастотного сверхускорителя самовнушения, называемого также Иегуди. Что он мне даст?

— A-а, вот ты о чем, — протянул Чарли.

— Да, все о том же. Хочу услышать про истинное назначение.

— Что даст, говоришь? Представь, что тебе спешно нужно выполнить какую-то работу. Или сделать то, чего тебе жутко не хочется делать, но надо. Тогда ты…

— Это годится, когда нужно писать рассказ, а писать не хочется и голова пустая?

— Вполне годится. Написать рассказ, покрасить дом, перемыть гору посуды, проложить гравийную дорожку… словом, сделать то, что обычно делаешь из-под палки. В таком случае ты надеваешь обруч и приказываешь себе…

— Не себе, а Иегуди, — поправил его я.

— Хорошо, приказываешь Иегуди и… работа готова. Разумеется, ее сделал ты сам, но поскольку ты ничего не помнишь, у тебя не возникает противного чувства. Да и работа делается куда быстрее.

— Тебя что-то размыло, — сказал ему я.

Он поднял бокал и посмотрел сквозь стекло на свет лампочки. И внутри лампочки, и внутри бокала было одинаково пусто.

— И тебя размыло, — сообщил Чарли.

— Кого?

Он не ответил. Я заметил, что стул, на котором он сидел, стал раскачиваться, описывая дугу длиною не меньше ярда. От созерцания Чарли у меня закружилась голова, и я закрыл глаза. Однако сидеть с закрытыми глазами оказалось еще хуже, и я открыл их снова.

— И что, действительно можно написать рассказ? — спросил я.

— Действительно.

— Слушай, а мне и в самом деле нужно написать рассказ. Я уже несколько дней тяну с ним. Так зачем писать самому? Почему бы не дать Иегуди возможность потрудиться?

Я поднял обруч и надел на голову. На этот раз никаких вольностей. Ни одного лишнего слова.

— Напиши рассказ, — произнес я и кивнул.

Ничего не произошло.

Потом я вспомнил: ничего и не должно произойти. Точнее, все произошло, но я этого не помню. Я двинулся прямо к письменному столу, где стояла пишущая машинка.

В ней торчала закладка бумаги: белый основной лист, желтый лист второго экземпляра,

между которыми помещалась тонкая черная копирка. Напечатанный текст занимал менее половины страницы. Внизу чернело еще какое-то слово, но мне было его не разобрать. Я снял очки. Но без очков я видел еще хуже, поэтому я надел их снова, почти уткнулся в лист и сосредоточился. Внизу вразрядку было напечатано: «Конец».

Рядом с машинкой лежала аккуратная, хотя и тонкая стопка чередующихся белых и желтых листов.

Потрясающе. Я написал рассказ. Если в закромах моего подсознания завалялись какие-то оригинальные мысли, тогда я, наверное, превзошел самого себя. Тогда все, что я писал до сих пор, можно смело выбрасывать на помойку.

Скверно, что я не мог прочесть собственный рассказ. Надо сходить к глазнику и выписать очки посильнее.

— Чарли, я написал рассказ.

— Когда?

— Сейчас.

— Я тебя не видел.

— Меня размыло, — сказал я. — Но ты и не смотрел.

Я снова сидел на кровати и даже не помнил, как до нее добирался.

— Чарли, это просто восхитительно.

— Что восхитительно?

— Всё. Жизнь. Птицы на деревьях. Соленые крендельки. Рассказ, написанный за доли секунды. Представляешь, теперь мне достаточно работать одну секунду в неделю! Помнишь, как мы мальчишками мечтали о такой свободе? «Нет ни уроков, ни книг, ни доски. Кончилась школа, где дохли с тоски», — продекламировал я любимый стишок нашего детства. — Чарли, это восхитительно!

Похоже, мои восторги его расшевелили.

— Хенк, я рад, что ты начинаешь понимать возможности моего изобретения. Они почти неограниченны.

— То-то и оно, что почти, — вздохнул я. — Лили Сент-Сир и Эстер Уильямс они…

— Опять ты за свое? У тебя все-таки однобокий разум.

— Ошибаешься, двубокий, — возразил я. — Я хочу видеть их обеих. Чарли, а ты уверен…

Джин и слава изобретателя сморили моего друга. У него начал заплетаться язык.

— Да, — устало произнес он, что на заплетающемся языке прозвучало как «два-а».

— Чарли, хоть ты и сильно поднабрался, ты не будешь возражать, если я попробую?

— С-сам и с-стреляйся.

Наверное, многим такие слова показались бы пьяным бредом, но я их отлично понял. Чарли явно хотел сказать: «Сам и стреляй за ними». Была у нас в свое время такая любимая фразочка — «стрелять за девчонками». Но, повторяю, джин и бремя славы превратили ее в устах Чарли в весьма зловещее предложение.

Я решил над ним подшутить.

— Чарли, и тебе будет все равно? — спросил я.